ИВАН БОРОДУЛИН

разведка

Выбираемся из окопа и мы. Бежим следом и через минуту догоняем ребят. Они, поочередно меняясь, та­щат немца на спине. Со стороны окопов — ни одного выстрела. Видимо, исчезновение часового еще не обна­ружено, а его очередь из автомата осталась без внима­ния. Мало ли стреляют на войне?

Пурга начинала стихать, и, отойдя примерно с полки­лометра, мы остановились передохнуть. «Язык» мешком лежал на снегу и почти не подавал признаков жизни.

162

Кто-то из нас, кажется Крылов, обеспокоенно

откинул с головы фрица капюшон маскировочного халата и зло, г какой-то болью в голосе, выругался. Мы подскочили и обомлели, на шапке-ушанке сидела красная звездочка. Наклонившись над неподвижным телом, мы не могли глянуть друг другу в глаза, ибо поняли, что взяли сво­его.

Бессилие и злость, обида, чувство непоправимой и страшной беды — все это чередовалось в душе. Как же мы могли так тяжело ошибиться?

Но что-то надо делать? Мы подняли бесчувственное гело солдата и почти бегом понесли туда, откуда две минуты назад убегали.

Через час мы сдали «пленного» в санитарную часть второго батальона и не уходили до тех пор, пока врач не осмотрел солдата. Врач сказал, что ножевая рана, нанесенная солдату, смертельна и он вряд ли выживет.

Ножевая рана? Откуда? Я считал, что солдата кто-то из наших ребят стукнул по голове, чтоб не кричал. И вдруг ножевая рана?

— Это я его,— опустил голову Дима Иванов.

Что же выяснилось? Когда я свалился от удара при­кладом, уставший за ночь Иванов, будучи не в силах травиться с часовым, пырнул его ножом. Сама рана была неглубокой, но, к сожалению, нож задел сонную артерию.

Как мы узнали, в санчасти солдат к вечеру пришел в чувство и перед смертью успел дать следователю по­казания, которые как-то оправдывали наши действия. Он сказал, что из-за сильной метели наблюдения не вел, прятался на дне траншеи, думал, что немцы в такую ночь не пойдут. Во всем виноват он сам, так как допу­стил на посту беспечность.

PAGE163

Тем не менее особый отдел полка взялся за рассле­дование по всем правилам. Я понимал важность этого дела — такое ЧП случается не часто, но в то же время боялся, что майор Минутка станет сводить личные счеты. Ведь, если подходить формально, вины за убийство сво­его солдата вполне хватало, чтобы отправиться в штраф­ную роту.

Майор допрашивал меня дотошно и, как мне каза­лось, с некоторым злорадством, хотя другие офицеры полка искренне сочувствовали нашей беде. Показания наших разведчиков из группы захвата, рассказавших, как было дело, Минутка не особенно принимал во внимание, считая, что дружеские отношения не позволяют им быть объективными. И вся вина, естественно, ложилась на ко­мандира группы. А им был я. Спасли меня показания политрука роты, в которой служил погибший солдат.

Выяснилось, что политрук всего за несколько минут до нашего появления прошел по траншее и предупредил шеек, кто стоял на посту, е том, что надо в такую погоду удвоить бдительность. Получил такое предупреждение и наш «пленный», но, пропустив политрука, опять сел на дно траншеи и задремал.

Следствие закончилось суровыми мерами. Командир второго батальона капитан Воробьев был понижен в должности, а командира роты военный трибунал отпра­вил на три месяца в офицерский штрафной батальон на высоту Тюрпек. Все остальные, причастные к этому делу, в том числе и наша группа, отделались нервотрепкой. Однако моральное состояние разведчиков после этого рокового случая было подавленным. Мы ходили как потерянные, занимались с полным безразличием, раздра­жались по каждому пустяку и вообще, как заметили дев­чата-снайперы, глядели серыми волками.

164

Неожиданно взвод получил приказ — в полном со­ставе отправиться в дивизионный дом отдыха, который располагался при медсанбате дивизии в двенадцати ки­лометрах от нашего Шпиля. Эта новость ошеломила. Мы ждали наказания, а тут в дом отдыха на десять дней! За какие же такие подвиги? Эти вопросы мучили ребят всю дорогу, пока мы шли на лыжах к дому отдыха. Там на­ши душевные мучения усилились еще больше. Нас раз­местили, в уютных финских домиках. Кровати были за­правлены "белоснежными простынями, деревянный пол чисто вымыт, мы сидели на стульях. В столовой все по­давали в тарелочках, в стаканах. Мы ели борщ, пили ко­ша с молоком, тогда как в полку все службы из-за снеж­ных заносов довольствовались на завтрак половинкой сухаря.

Все это — непривычная чистота и благополучие, Ьы-овые мелочи, внимание дежурных сестер —в другое гремя сделало бы нас счастливыми, но сейчас попросту

угнетало. '

Под вечер, не найдя утешения в шахматах и книгах, гее собрались в одном из домиков. Долго молчали, не решаясь высказать-то, что было на душе. Наконец, Ро­махин не выдержал:

— Слушай, Дудочка,— сказал он, обращаясь к Пет­ру Гришкину,— тебе не кажется, что мы здесь едим не свой хлеб?

И вдруг заговорили все сразу, как это бывает иногда на колхозном собрании, когда каждый кричит свое, не обращая внимания на соседа.

— Хватит манной кашки!

— Отдохнули!

— Домой надо подаваться!

Решение было быстрым и единодушным.

PAGE165

На сборы понадобилось .меньше тридцати минут. Мы объявили дежурной сестре, что уходим в полк.

— Почему? — удивилась та.

— Да так, знаете, не понравилось у вас: удобств ма­ло и моря нет, как в Гаграх.

— Хоть бы до ужина остались! — растерянно засуети­лась сестра,—На ужин сегодня компот натуральный клюквенный…

— Рады бы,— в том же серьезном ключе продол­жал Серов, хотя в глазах его прыгали бесенята,— но и шамовка у вас не того, бедновата. Нам бы рябчиков

с устрицами.

Сестра, по-моему, так и не поняла шутки. Попроща­лась она сухо, не скрывая обиды.