Иван-чай. Год первого спутника
Шрифт:
Павел понял: Ткач не так пьян, как притворяется. Затеет еще деловой разговор! А такого разговора допускать нельзя. Он протянул руку к бутылке, налил посуду в третий раз.
— Кинем еще для порядка?
Тараник издал торжествующий писк, а Ткач ликующе глянул на опьяневшего Кузьмича.
— Это по-нашему! — заорал Ткач. — По-рабочему, не то что ти-ти ми-ти всякие из культурных! Сразу видно: свой парень!
На закуску оставался еще хлеб, но Ткач размашисто вытерся рукавом.
— К чему речь-то? — спросил он, будто очнувшись. — Речь к тому, что ты в мастерских работник молодой, новый. Должен понимать, что к чему. Ты у нас главный гвоздь!
И вдруг накинулся с недоверием.
— А что, скажешь, Спотыкалов — фигура? А?
Павлу показалось, что Ткач собирается клюнуть его длинным хищным носом.
— Ничего я не говорю. Толкуй дальше.
— Ты человек новый. Начальнику твоему, Пыжову, наплевать, как мы живем, что получаем. Он собой озабочен, у него тоже… это самое, свои растущие потребности! Микитишь? Всякая высокая шишка одного хочет, чтобы все букве соответствовало, снару-жи, понял? Нормы были бы грамотные. Я так понимаю. Вот и ты ворочай по закону, чтобы все грамотно выходило на бумаге! А в остальном… Остальное сделают массы! И будешь уважаемый в народе человек! Понял?
В углу пьяно качнулся, уронил голову Кузьма Кузьмич, будто утвердил речь бригадира.
— Главное, не отрывайся, Терновой, от народа, вот в чем твоя честь-слава! Это ты здорово шагнул — к нам, я хочу сказать. В самый штаб производства. Действуй, поддержим. И так и далее…
Здорово он Павла обрабатывал! Исподволь брал за грудки, поворачивал в нужную для них сторону. Только все зря. Павел дурашливо стиснул вспотевшую руку бригадира, навалился плечом.
— Значит, сообща будем порядок гнуть?
— Само собой! Чтоб родные не журились!
— При чем тут родные? Для всех порядок нужен! — засмеялся Павел.
— Для всех? — трезво, озадаченно пискнул Тараник.
А Ткач с усилием выдернул из пятерни Павла помятые пальцы.
— Что-то не пойму я тебя, — обиженно сказал Ткач. Пьяные глаза прояснились. — Всех! Всех один черт не облагодетельствуешь. Кому пахать и сеять, а кому и урожай снимать — это ты учти по молодости, потому как разделение труда! Философское разделение, ученая непонятность! Смыслишь? Жизнь, она такая, не совсем ясная штука, парень.
Павлу надоело.
— Неясная жизнь оттого, что мутить ее немало охотников! — сказал он трезво. — А Мурашко с Муравейко знай после смены гайки дожимают, и добровольно.
Первым разобрался в разговоре Кузьма Кузьмич. Он вскинул голову, как придремавший на солнцепеке мерин, отер костистой ладонью сморщенный рот.
— Пустое болтаете все, пустое, — сказал строго Кузьма Кузьмич. — Терновой, он парень… стопроцентный, у него это самое… что на уме, то и на языке! Я уж понял его: хочет до главного докопаться. Н-но… — Тут он понюхал корочку хлеба, икнул и закончил: — Н-но, не по себе дерево хочет срубить! Не поймет, что ему придется войну объявить не кому-либо, а всему порядку в нашей пожарной команде! И это в корне порочное стремление! — Потрогал Павла за локоть: — Я вам, Павел Петрович, по-отечески советую. Многие на моей памяти на этом головы сложили. А нам с вами, к примеру, нечего делить. И Ткач с Тараником — вот они! — вашего Муравейко с напарником шутя за пояс заткнут. Так что подумай: может, овчинка-то и выделки не стоит?
«И этот вовсе трезвым оказался…»
— Не-ет, по-о-осто-ой! — пьяно качнулся и встал обиженный Ткач. — Погоди, постой! Я категорически оскорблен нормировщиком! Он меня с Мурашко, с этим темным ишаком, на одну доску поставил! А я с ним рядом…
Ткач вцепился в плечо Павла, хотел тряхнуть, но плечо оказалось тяжеловатым для его пьяной руки.
— Убери лапу! — сказал Павел. И, легко освободившись, встал. — Поговорили, как меду напились. И хватит! Спасибо за компанию. И потом… — Откуда взялась столь своевременная догадка, он не мог бы сказать. Но рука как-то сама собой скользнула в карман пиджака, нащупала там четвертную. — Речь шла, мол, в складчину. Кладу свою долю и улетучиваюсь. Не взыщите!
Нахлобучивая кепку, отходил к двери. Шумело в голове.
Ткач смахнул деньги под стол, тяжело обернул к Павлу багровое лицо.
— Та-ак, значит? Задираешь умывальник перед рабочим классом? Принц-ци-пиальность, это самое, показываешь?!
— По-честному, чтобы… — сдерживая хмельное желание избить всю троицу, выцедил сквозь зубы Павел. И толкнул двери.
На воле молодой, стеклянный морозец ожег его вспотевшее лицо.
Горели огни. Далеко в поселке надрывался громкоговоритель — самодеятельный хор заводил придурковатые частушки «Туторки-матуторки».
«Интересно, кто этим хором дирижирует? — помянув черта, подумал Павел. — Всё, к дьяволу! Завтра же откажусь, перейду в слесаря! Клубок гадов! Или дураков, кто их разберет!..»
Дома сказал матери:
— Я, наверное, не буду в этой конторе, мама… Не справлюсь я там. Робу мою не засовывай далеко.
— Да ты пьян?! — всплеснула руками мать.
Из спальни вышла Катя, красивая, белокурая, в модных брючках, с книгой в руках.
— Это что еще за новости? А школа?
Катя приехала с дипломом, вообще удивительно умная, знающая миллион нужных вещей, от фамилий мексиканских кинозвезд до тонкостей поступления в институты и дипломатических новостей, о которых не пишут в газетах. Но она совершенно не подозревала о существовании Ткача с Тараником, сдельной оплаты, понятия не имела о технических нормах…
— Ты… вот что, Катюха! — пьяно сказал Павел. — Если ты будешь со мной и дальше свысока разговаривать, так я… буду драть тебя за косы, как раньше драл!
Он уже хотел показать, как это делается, но Катя шутливо прыгнула через порог.
— Дурачок, уже и кос давно нет! Я их отрезала.
— Специально, что ли?
— Нет, ты скажи, чего ты испугался? Логарифмической линейки?
— А ты дите, Катька, ей-богу.
— Я не дите, а инженер-химик, и ты обязан хотя бы отчасти со мною считаться, — шутливо сказала Катя, выходя из спальни. — И о школе должен подумать. Это для тебя сейчас главное.
Да. О школе-то он совсем позабыл… Придется сидеть пока в конторе во славу народного образования. Ничего не поделаешь.
7
А какой, в самом деле, торжественный и трогательный был первый вечер в школе!
Этого не чувствовали разве те парни и девчонки, которые лишь в прошлом году простились с дневной школой. Но среди горластой молодежи можно увидеть седого человека с колодочками фронтовых орденов, усталого десятника со стройки, решившего на старости лет одолеть семилетку и вечерний техникум (трудно стало работать с новым пополнением!), технорука ближней автобазы с выбритой головой и двух его механиков с остатками шевелюры — все они вышли в свое время из шоферов, знают, куда пропадает искра и где теряют компрессию, но этого нынче мало. Вот и идут они по вечерам на свет школьных окон.