Иван Грозный. Царь, отвергнутый царизмом

Кремлев Сергей

Но вскоре Василий Васильевич Шуйский-Немой вместе с братом Иваном Васильевичем Шуйским-Китаевым был от дел Еленой отстранён. В результате и здесь тоже можно было ожидать заговора, и он был, но опытный Шуйский-Немой действовал осторожно и смог Елену устранить. Через неделю Телепнёв-Овчина-Оболенский был брошен в тюрьму и началось засилье братьев Шуйских.

Мамкой (нянькой) ещё княжича Ивана – будущего великого князя Ивана IV, была сестра Овчины Аграфена Челяднина. Иван, которому к моменту смерти матери исполнилось 8 лет, был привязан и к Аграфене, и к её брату. Овчина-Оболенский – фактически отчим великого княжича, имел на Ивана и большое влияние. Поэтому Иван – формально полноправный великий князь, очень эмоционально протестовал против ареста Овчины, однако дорвавшиеся до власти Шуйские просто оставили протесты мальчика без

внимания. Овчину в заточении уморили, Аграфену насильно постригли в монахини и сослали в Каргополь.

Это был, если вдуматься, ключевой момент в становлении как человеческого, так и государственного характера Ивана Грозного. В 8 лет он остался без единого близкого человека рядом. Уже тогда морально ощущая себя государем, реально он оказался в положении бессильного мальчишки, вынужденного год за годом наблюдать, как пышным цветом расцветает в Боярской думе распря Рюриковичей Шуйских и Гедиминовичей Бельских, которые были едины и согласны лишь в одном – в третировании подрастающего Ивана.

Об атмосфере, воцарившейся тогда на Москве, хорошо написал итальянский зодчий Петрок Малый (Пётр Фрязин), один из строителей знаменитой кремлёвской колокольни «Иван Великий». Бежав на родину, Петрок объяснял свой поступок так: «Великого князя и великой княгини не стало. Государь нынешний (Иван IV. – С.К.) мал остался. А бояре живут в своей воле, и от них великое насилие, управы в Земле никому нет, между боярами самими вражда, и уехал я от великого мятежа и безгосударства».

В который уже раз российская правящая элита продемонстрировала свою антинациональную и антиобщественную суть. Впервые за много десятилетий на троне оказался настолько юный государь, что реальное правление должны были временно взять на себя наиболее зрелые и опытные в государственных делах вельможи. Их и формальным, и гражданским долгом должны были стать труды по развитию государства и его благосостояния, а они вместо этого принялись удовлетворять свои низкие вожделения и рвать друг у друга лоскуты власти. При этом княжата мешали силам, которые реально вели государство, и кончили тем, что физически оппонентов устранили – на глазах у юного и бессильного Ивана.

Через год после устранения Елены и Овчины-Оболенского Василий Шуйский-Немой решил укрепиться, породнившись с правящей династией. Выбор был невелик, и 60-летний князь летом 1538 года насильно, против её воли, взял в жёны юную племянницу Василия III – княгиню Анастасию Петровну, дочь крещёного казанского царевича Петра Ибрагимовича. Младший сын казанского хана Ибрагима Худай-Гул (Кудайкул) был крещён под именем Петра, и в январе 1506 года Василий III выдал за него свою сестру Евдокию и дал в кормление Клин и Городец. Царевич пользовался благоволением своего шурина, в мае 1522 года был оставлен в Москве наместником, когда пришли вести о походе на Русь крымских и казанских татар во главе с ханом Мухаммедом. Тогда «крещёный татарский царевич Пётр» при переговорах с ханом об уплате дани, выслал скреплённое великокняжеской печатью письменное обязательство платить дань. Это как раз и был Худай-Гул, и через брак с его дочерью Шуйский-Немой роднился с великим князем. Что же до вынужденного и мало обязывающего Москву обязательства, то оно в условиях усиления Руси не могло с годами не становиться формальностью.

Новый кандидат в регенты-диктаторы, Шуйский выпустил из темницы двоюродного брата – Андрея Михайловича Шуйского-Честокола, и князя Ивана Фёдоровича Бельского, посаженных туда Еленой Глинской. Но вскоре Бельский, недовольный всевластием Шуйского-Немого, выступил против последнего, и Шуйский-Немой вновь арестовал Бельского и его сторонников, разослал их по разным городам, а влиятельному дьяку Фёдору Михайловичу Мишурину – любимцу ещё Василия III и доверенному лицу Елены Глинской, приказал отрубить голову. Похоже, Мишурин принял сторону Бельского постольку, поскольку выбирать было не из чего – кроме Бельского противостоять Шуйским тогда было некому, а Шуйские разваливали государство.

Так или иначе, но уже в ноябре 1538 года Немой неожиданно умер – скорее всего, от отравы. Бразды фактического регентства принял от умершего брата Иван Васильевич Шуйский-Китаев. Полностью не способный к государственной деятельности, Иван Васильевич был зато крайне спесив и непомерно алчен. Много позднее уже зрелый Иван Грозный в своих посланиях беглому князю Курбскому дал яркие и правдивые

портреты Шуйских – об этом ещё будет сказано. Иван писал: «…Об нас, Государях своих заботиться не стали, начали хлопотать только о приобретении богатства и славы, начали враждовать друг с другом… И сколько зла они наделали!.. Казну матери нашей перенесли в большую казну, причём неистово ногами пихали ея вещи и спицами кололи; иное и себе побрали. Нас с братом Георгием начали воспитывать как иностранцев или нищих. Какой нужды не натерпелись мы в одежде и пище… Всё расхитили лукавым умыслом, будто детям боярским на жалованье… Из казны отца нашего и деда наковали себе сосудов золотых и серебряных, и написали на них имена своих родителей, как будто это было наследственное добро… Потом на города и сёла наскочили и без милости пограбили жителей… мзду безмерную отовсюду брали…»

Летописец отмечал, что назначенные Шуйским-Китаевым наместники в городах «свирепствовали яко львы». Н. М. Карамзин позднее писал, что в то время мы были «жертвой и посмешищем неверных». По словам Карамзина, «хан Крымский давал нам законы, царь Казанский нас обманывал и грабил». Крымский хан Саип-Гирей перехватил гонца из Москвы к господарю Молдавии и бахвалился в письме малолетнему Ивану: «…у меня больше ста тысяч рати… Вот я иду, ты будь готов; я украдкой не иду. Твою землю возьму, а ты захочешь мне зло сделать – в моей Земле не будешь». В ответ на дерзкое послание пришлось направлять большое посольство с богатыми дарами и униженным обещанием не вмешиваться в дела Казани, дружественной Крыму.

Вполне правомерен вопрос – что было бы, если бы не Шуйский-Немой отравил Елену Глинскую и устранил Овчину-Оболенского, а «дуэт» Елены и Овчины решился на масштабные репрессии против Шуйских и вообще бояр и княжат?

Ответ очевиден: ничего печального не произошло бы – напротив, всё могло сложиться вполне удачно и положительно. Государственная деятельность правительства регентши была конструктивной. Юный Иван имел задатки великого государя… Внутренняя ситуация особых тревог не внушала. Так что развитие событий при сохранении власти Глинской и Овчины шло бы, скорее всего, примерно в том русле, в каком оно и шло позднее реально – при повзрослевшем Иване… Если не при регентстве, так после воцарения Ивана, поддерживаемого матерью и её фаворитом, имели бы место присоединение Казани и Астрахани; продвижение в Сибирь, Ливонские войны за выход к Балтике и прочее, и прочее, необходимое для развития Руси, включая усиление значения служилого дворянства… Только происходило бы это без тех избыточно кровавых эксцессов, которые произошли в России Ивана IV, исковерканной, по сути, не Иваном Грозным, а княжатами и боярством.

Однако – и это надо понять чётко! – более плавное, менее конфликтное, но конструктивное для России развитие гипотетических событий всё равно не могло бы состояться без превентивных репрессий гипотетического режима Глинской – Овчины против тех самых княжат и бояр, с которыми жестоко расправлялся реальный режим Ивана Грозного. То есть – и это обычно упускают из виду – масштабные анти-боярские меры, широкое подавление родового боярства оказывались к середине XVI века в России объективной исторической потребностью. Без нейтрализации и ликвидации боярской угрозы государству и обществу Россия могла бы просто рухнуть и вновь подпасть под чужеземную власть, исходящую с запада, севера, юга и востока.

Предпринятый выше краткий альтернативный анализ подтверждается и реальным ходом дальнейших событий на Москве. В 1540 году митрополит Иосаф стал заступаться в Боярской думе перед 10-летним Иваном IV за опального князя Ивана Бельского и смог выхлопотать его освобождение. Истинный смысл и значение смелого поступка Иосафа становятся ясными лишь в свете того, что Иосаф был ставленником Шуйского-Китаева. Когда тот «принял эстафету» от скончавшегося брата, то уже 2 февраля 1539 года «боярским изволением» сместил с митрополичьей кафедры митрополита Даниила, былого сторонника Елены Глинской, нынешнего сторонника князя Ивана Бельского и противника Шуйских. Даниил был сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь, а в митрополиты поставлен как раз Иосаф, до этого – игумен Троице-Сергиева монастыря. И вот теперь даже Иосаф шёл против «благодетеля». В итоге Шуйский-Китаев был обречён – вскоре он отошёл от дел, а фактическим главой правительства с 1540 года стал Иван Бельский.