Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
— Так вот до самого завтрака ехать будем, — говорит Федор Васильевич, — днем знатно мы выспались.
— Где спать, — радостно бормочет Илейка. — Ишь, благодать-то какая!
Сердце во мне пьянеет! Ох, молодость бы мне назад!.. Сенокос скоро, хороводы… Бывало, работай, хошь тресни, а стемнеет, — так с девками песни! И коса, которой весь день махал, тя не умает! Любил я девок-то…
Смолк Илейка и задумался. Думает и княжич свое и чует, будто в груди у него опять непонятная птица крыльями бьется. Зарницы же все чаще и чаще полыхают по всему кругозору,
— Гляньте! Дядюшка, княже! — воскликнул с удивлением Федор Васильевич. — Вон туда глядите! Огоньки идут в поле…
Все стали смотреть, куда указано, и княжич Иван увидел на самом деле с десяток огненных искорок, а вокруг них что-то белесое, вроде тумана…
— Верно, — крикнул Илейка, — идут огни-то! Вон, вон, вправо завертывать стали…
Он погнал лошадь к огонькам, съехав с дороги на столбничок, что шел меж густой ржи. Все поскакали за ним следом. Но Илейка вскоре замедлил бег лошади, а огоньки явно преобразились в язычки зажженных свечей. Глядит Иван: босые девки с распущенными косами, в одних белых рубахах, впряглись в соху и, держа свечи, ведут борозду и что-то поют заунывно.
Проехав еще немного, все остановились невдалеке.
— Сие, княже, заклятье против мора, — говорит Константин Александрович. — Полночь уж значит скоро, — заклятье сие до петухов надо делать.
— Истинно, — подтвердил Илейка, — успеть надобно всю деревню бороздой обвести…
Действительно, девушки торопились, не обращая никакого внимания на подъехавших. Изо всех сил они тянули соху и, закончив заклятье, снова пели его сначала:
В руках у нас божьи свечи церковные, Ведем борозду-то сошкой кленовою. Ты будь, борозда, в беде нам оградою, В село не пущай злу смертушку черную…Медленно удаляясь, они все ближе и ближе подходили к околице.
— Успеют, — весело сказал Илейка, — борозду-то от околицы начинают и опять к ей с другой стороны приходят…
— А вдруг петухи запоют? — спросил Иван.
— Тогды все пропало, — ответил Илейка, — на другу ночь все сызнова надо опахивать.
Все замолчали, напряженно следя, как девушки, выбиваясь из сил, тянули соху и срывающимися голосами пели снова заговоры.
— Успеют иль не успеют? — проговорил Иван.
— Кто знает, — сказал Федор Васильевич, — небо вот белеть начинает.
В это время все девушки, бросив соху, встают на колени и земно кланяются, бормоча молитвы.
— Успели! — крикнул Илейка, и сейчас же где-то далеко в деревне запел первый петух.
Перекликаясь, покатились из двора во двор петушиные крики. Беззубцев повернул коня обратно к дороге, а Федор Васильевич, обратясь к Ивану, молвил:
— А проку от сего столь же, сколь от тетушкиной козюльки…
В Москву приехали засветло, но к самому ужину. Константин Александрович не осмелился беспокоить государя
Во дворе у себя княжич сдал коня Илейке, а сам по черному крыльцу взбежал до горниц, спеша к матери. Отец и бабка всегда у нее ужинают.
В сенцах никого не было, но за поворотом Иван нежданно натолкнулся на Дарьюшку. Она хотела убежать, но, узнав княжича, зарделась вся румянцем и остановилась. Ивана вдруг охватила радость, он почувствовал нежность к этой милой, робкой девочке. Сам не понимая, как это вышло, он обнял ее, а она вся так и прижалась к нему, и, чуть прикоснувшись губами, поцеловала его в щеку.
Княжич хотел сказать ей что-нибудь ласковое, но кто-то стукнул дверью в покоях, и Дарьюшка, отскочив, быстро скрылась. Иван остался один и, постояв некоторое время, медленно пошел к родителям, не спеша, будто он их уже видел…
В трапезной Иван застал всех за ужином, а Юрий, нарушая порядок, выскочил из-за стола и обнял брата. Мать тоже стала целовать его и плакать от радости. Ивана тронуло это, он горячо обнимал мать, отца и бабку. На душе у него стало сразу ясно и спокойно. Он весело подбежал к Андрейке, которому было уж три года, расцеловал и его и мамку Ульяну.
— Стосковался по вас, — застенчиво молвил Иван, садясь за стол, — стосковался в Володимере-то…
— И яз тя вспоминал, Иван, — сказал Василий Васильевич. — В Ростове много о тобе баил мне владыка Ефрем…
— Тата, — живо заговорил княжич Иван, — скажи, видел ли ты старца Агапия? Много он нам с Юрьем сказывал старин и сказок…
— Преставился старец Агапий в самую обедню на Велик день.
Иван перекрестился и молвил печально:
— Царство небесное.
Наступило молчание, а мамка Ульянушка, стоя возле Андрейки, сказала:
— Умер старец-то хорошо, в самое светлое воскресенье. Пойдет его душа прямо в рай…
Жаль Ивану старца, но в радостях встречи с родными скоро забыл он об этом и не заметил, как ужин окончился. Остались в трапезной только родители, бабка и Юрий. Да и бабка вот уж встает из-за стола.
— Юрьюшка, — говорит она, — проводи-ка меня в покой мой.
Но Василий Васильевич остановил ее, сказав дрогнувшим голосом:
— Матушка, побудь здесь малое время, и ты, Юрий, останься.
Великий князь сказал это как-то особенно, и княжичу Ивану почудилось, что должно случиться важное дело. Василий Васильевич хотел продолжать, но вдруг заволновался и смолк.
— Иване, — успокоившись, начал он торжественно, — много хвалы слышу о тобе, Иване…
Опять замолчал, отирая платком слепые глаза свои.
— Бают все, Иване, что и телом и разумом уж ты не отрок на десятом году, а юнуш, будто те боле, чем пятнадцать…
Пересилив волнение, Василий Васильевич закончил:
— Подумав с владыкой Ионой, повелел яз отныне писать тя на грамотах великим князем московским рядом со мной, соправителем моим…
Василий Васильевич встал и оборвал свою речь, простирая руки к сыну: