Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Язвицкий Валерий Иоильевич

Ушли все бояре, опять с ним только советники его — Никита Константинович да Федор Александрович.

— Есть еще кому за нас стоять, — продолжил Шемяка вслух свои мысли. — Весь, почитай, север за нас и Новгород, и Псков, и Углич. Мыслю, и Тверь-то до поры до времени с Васильем. Все Москвы боятся…

— В сем-то и зло все, — заметил Федор Александрович, — такое уж место Москва. Все против нее: ныне Василей — против Василья; ныне ты — так все против тобя, государь…

Никита Константинович засмеялся злобно.

— А посему, —

сказал он, — передавить, как крыс, кругом всех надобно.

Разумеют сие и попы, и князья московские. Кто возьмет Москву под свою руку, тот и всех прочих князей под рукой доржать будет.

— Истинно! — воскликнул Шемяка. — Поборствуем, Никита Костянтинович, за Москву мы! Растопчем Василья так, чтобы и попы ему помочь не успели!..

Помолчав, он продолжал:

— Вот что яз думал. Князь Иван Андреич уж ведет полки свои к Волоку Ламскому, а завтра с рассветом нам идти. Заградим путь на Москву, а Новгород ополчить надобно на Тверь.

— Ссылаюсь, государь, с новгородцами.

— Сошлись, Никита Константинович, и с Казимиром литовским.

Долго говорили они о том, как Тверь устрашить и полки тверские от Василия Васильевича оторвать.

— Побежит от нас без тверских-то Василий, — злорадствовал Шемяка, — токмо бы от Москвы и Твери его нам отрезать. Сказывал яз о сем князю Ивану Андреевичу, когда уезжал из Москвы он…

— Помни, государь, — сказал, вставая и кланяясь, боярин Добрынский, — смута была в Волоке-то Ламском с боями и драками, прогонили твоего наместника посадские. Воровства опасайся.

Простился боярин и ушел распоряжения к походу давать да снаряжать все, что надобно. Усмехнулся печально Шемяка и, обратясь к дьяку своему, сказал ласково:

— Боярин Никита воровства в Волоке боится, а в Москве-то кругом воровство, и в хоромах моих изменники за столом сим вот сидели. Опаслив и ты будь тут, на Москве-то…

— Княже мой, Димитрий Юрьич, — ответил Федор Александрович, — спаси бог тя за любовь и ласку твою. Как тобе ведомо, Акулинушку с Грушенькой яз следом за княгиней в Галич наш отпустил. Не ныне, так завтра — дома будут!

Тут же буду яз, княже, тайно в посаде ночевать со стражей своей. В Москве же Чешиха останется да наш Семен Иваныч в хоромах твоих. Оба с конной и пешей стражей. Все мы в разных местах будем, дабы при воровстве каком помощь друг другу оказать могли, дабы враз всех нас не захватили. С боярами да попами мы справимся, а путь Василью к Москве ты с можайским сам пресечешь…

Уж вторую неделю стоят полки Шемяки и князя можайского у Волока Ламского, а крепкие заставы с воеводами в осаде сидят в Клину и Димитрове.

Загорожены все пути из Твери на Москву, а главное — через Волок Ламский.

Шире тут дороги и просеки, гатями и мостами устроены. Этим торговым путем и для конных и для пеших воинов удобней и скорей идти.

Здесь у Шемяки главное войско, сюда он с князем Иваном Андреевичем и воеводами своими хочет выманить

Василия Васильевича и Бориса Александровича. Где нужно, тут засеки по дорогам нарублены и засады в тайных местах схоронены, чтобы от Твери войско обоих князей отрезать.

— Земли тверские пустоши, — кричит всегда на пирах с воеводами Шемяка, — пусть вои мои кормятся досыта и полонянок собе берут!

В ответ хохочет князь Иван Андреевич, колыхая свое грузное тело, тонко и зло хихикает боярин Никита Константинович, приговаривая:

— Самодержец-то тверской не выдержит! Горд и обидчив не в меру. Сам не пойдет, а Василья пошлет, своих полков ему в подмогу прибавит. Токмо много не даст — новгородцы грозят…

— Бают, — вмешался князь можайский, — на той седьмице новгородцы-то к самому Кашину подходили, еле-еле успели отогнать их воеводы тверские. Ныне Борис-то послал полки воевать земли новгородские. Не до Василья ему…

— Пустоши, пустоши земли тверские! — пьянея и злобно посмеиваясь, выкрикивает Шемяка. — А ты, Никита Костянтиныч, лей масла в огонь!

Новгородцы нам, а мы им поможем. Да шли чаще с лестию всякой послов Казимиру литовскому!

— Ныне королю польскому, — добавил Добрынский. — Разведал яз, государь, что Ряполовские, окаянные, вместе с князем Василь Ярославичем и воеводами московскими собрались в Пацыне литовском, на Русь хотят идти…

— Не поспеют, — засмеялся Шемяка, — ты старайся, Никита Костянтиныч, дабы Казимир задержал их. Сули ему всякое, а наипаче насчет унии. Паны да ксендзы спят и видят к латыньству склонить нас…

— О том и моя гребта, государь, — ответил Добрынский, — а тут еще царевичи Касим да Якуб из Черкас пришли. Бают, у Ельца уж. Токмо ведомо мне, что татар мало у них. А хорошо бы Василья-то все ж поскорей выманить, да и в западню подвести!..

— Мечтой блазнитесь, — хмуро взглянув исподлобья, сказал Старков, — на кой ляд Казимиру мы любы да надобны? Подумай о сем, княже. Ему бы токмо зорить Русь. Литву православную паны да ксендзы заглонули совсем, того же и с нами хотят. Пустит Казимир и Ряполовских, и князя Боровского, и прочих. Ему свара нужна. Пустит со всеми полками, а может, и…

— Не каркай, ворона! — вспылил Шемяка, но вдруг смолк и задумался.

— Пал ты духом, — помолчав, обратился князь Димитрий Юрьевич к Старкову, но тихо уж и с грустью. — Ране ты не таков был, когда ворота мне в московский Кремль отворял. Храбрый был человек, а ныне…

— Ныне, — с горечью подхватил Старков, — вижу, и народ и бог-то против нас, государь…

Задрожали губы у Шемяки, побледнел он, но ничего не ответил, повернулся лицом к окну. Из хором наместника волоколамского, где теперь стояли они с князем можайским и двором своим, увидел он у ворот чужих конников. Молча указал на них Шемяка боярам. Конники пререкались с привратниками, требуя пропуска, а к хоромам спешил стремянной князя Димитрия, старик Кузьмич.