Иван Калита
Шрифт:
– Тьфу! – вырвалось у него из груди.
И он повернул назад. Долго шел по следу, прежде чем вышел на деда, который свежевал медведя.
Митяй подошел с опущенной головой. Дед, не оглядываясь, проговорил:
– Ну и ведьмедя ты завалил. Я туть таких видеть не видывал. Возьми мою котому и пошарь там, – он показал зализкой на берлогу, – ведьмежат.
Парень опрометью бросился исполнять его веление, с радостью понимая, что тот простил его трусость. Призывая на помощь Божью Мать, Митяй полез в берлогу. Он нашел их, забившихся у дальней стенки. Медвежата
– Я двоих тама взял!
Дед ничего не ответил. А кончив свежевать, сказал:
– Ты дрями сбери, дулму готовить будем.
Митяй озадачился: «Че за дулма?» Но, подумав, что раз дрями надо собирать, значит, еду будем готовить, и бросился в лес собирать сухостой.
Митяй не ошибся. Когда от сушника осталась одна горячая зола, Алим, нарезав тонкие ломти медвежатины, бросил их на жар. Митяй уплетал мясо за обе щеки, похваливая деда. Когда насытились, Алим, поднимаясь, сказал, что пора собираться.
– А ето? – Митяй кивнул на медвежью тушу.
– Щас, – ответил Алим.
Углубившись в лес, он срубил две мощные ветки ельника. Когда возвратился с ними, Митяй понял, что ему опять придется тащить «волокуши». Так оно и вышло.
Приближаясь к жилью, Митяй увидел хворого, который выбрался из курени и стоял, прислонившись к дереву.
– Дед! Смотри! – радостно завопил парень.
Дед, согнутый в три погибели от груза, приостановился и, увидев больного, улыбнулся. Митяй бросился было к больному, но дорогу преградила псина. Дружбан грозно рычал.
– Не бойсь, он не тронет, – с улыбкой проговорил больной и приказал Дружбану сидеть.
Когда прошли порывы радости, Митяй сказал, повернувшись к деду:
– Ты смотри-ка, Алим, наш-то хворый на поправу пошел. Силенка появилась, сам выполз, помочь хочет, – и засмеялся.
Дед перекрестился:
– Слава те, Господи.
– Ну, дедусь, поднял-таки. А я, признаться, уж больно опасалси.
– Дык ты дюже не радуйся, – делая лицо строгим, проговорил Алим, – хворь надо до конца выгонять из тела.
Он снял с плеч груз, распрямился, помахал руками, потер спину.
– Как кличут тя? – Алим посмотрел на больного.
– Андрей, – ответил парень. – Где я? – и поочередно оглядел незнакомцев.
– Тыть? Да на алимовом отоке.
– Где? Где? – переспросил Андрей.
Митяй как-то весело посмотрел на старика, поддернул порты, по-мальчишески дернул носом:
– Да на острове. У казака. Он, – Митяй показал на Алима, – казак. И я казак. Мы свободные люди. У нас нет ни боярина, ни князя. Есть, правда, атаман. Но его выбирают казаки. А ты кто будешь?
В голове Андрея мелькнуло: нет бояр, князя – значит, они их не очень жалуют.
– Да я сын… конюшего. Князья поссорились, подожгли хоромы. Ну… я и сбег.
– Ааа! – понятливо протянул Митяй. Потом, ударив себя в грудь, сказал:
– Я – Митяй, а он, – парень кивнул на хозяина, – дед Алим. Он тя…
Но Алим не дал ему договорить, а попросил спуститься
По возвращении ему последовало очередное задание: достать медвежонка. Дед ловко отрубил ему голову и слил в миску кровь. Положив тушку на землю, он почерпнул братиной ярко-красную жидкость и подал ее Андрею.
– Пей! – голос его был строг.
Андрей безропотно подчинился. Сходив в землянку, дед принес в братине какую-то жидкость. Пришлось Андрею «закусить» и ею.
– Таперече иди дрыхнуть.
Спал Андрей как убитый почти сутки. На завтра все повторилось со вторым медвежонком. После такого лечения Андрей поздоровел на глазах.
А тем временем незаметно подкралась весна. Занятые с утра до вечера делами, они не замечали, как на южном обрывистом берегу забурел снег и зазвенела серебряным колокольчиком чистая, как слеза, капель. За ночь кайма берега обрастала прозрачными сосульками, и он походил на белоснежную кичку с ценной из крушеца подвеской.
В один из этих дней нежданно-негаданно налетел ураганный северный ветер. Он принес на своих бушующих крыльях черную, как смоль, тучу. Снопами повалил снег. Но любое начало имеет конец, пришел он и для тучи. Улетела она дальше, оставив после себя серебром покрытую землю да крепкий морозец. Казалось, вернувшаяся зима решила не уходить, разукрасив свое белоснежное покрывало алмазным блеском. Она заставила и солнце смотреть на землю с голубого небосвода каким-то извиняющим взглядом.
Утром Алим сбегал по малой нужде во двор в одном исподнем, вернулся и сразу к очагу, подставив огню мозолистые ладони и пальцы в трещинах. Немного отогревшись, он прошаркал к одрине, где спали парни.
– А ну подымась! – и стал теребить их за плечи.
Митяй, протирая глаза, глянул на оконце:
– Че, светат?
– Светат, светат, – ответил Алим, собирая еду на стол.
Парни соскочили, сбегали на улицу и, побрызгав лица водой, готовы были садиться за стол. Но Алим своей привычке не изменял. Как обычно, он подошел к иконе и стал вполголоса говорить:
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистой Твоея Матери и всех святых, помилуй нас!
Парни подхватили:
– Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Аминь! – и усаживались за стол.
Закончив утреннюю трапезу и поблагодарив Господа, Алим, глядя на парней, сказал:
– Нуть, пойтить надоть на реку, волокушу вытащить. Зазуля пока по верху идеть, улов должон быть дюже хорош.
Ребята быстро оделись и двинулись за Алимом.
Старец не ошибся. Когда начали тащить сеть, она была забита рыбой. Мокрая, холодная сеть да мороз сказывались на работе. Если привычные крючковатые пальцы Алима ловко высвобождали зазюлю, то у Митяя и Андрея так не получалось. Особенно у Андрея. Он частенько, чтобы отогреть, запихивал пальцы в рот. Но упрямо не бросал работу. Митяй попытался остановить его, считая, что такая работа может повредить его выздоровлению. На что тот, с укоризной глядя на друга, сказал: