Иван Кондарев
Шрифт:
— Я приказал тебе обыскать арестованного. Что ты у него нашел? — спросил он.
— Ничего особенного, господин следователь. Оружия у него никакого нет, даже перочинного ножичка. — Пармаков покраснел. Он не обыскивал Корфонозова.
— Почему ты не принес мне его вещи?
Массивный подбородок пристава дрогнул: он, видно, хотел что-то сказать, но не решался.
— Возьмешь и с него письменные показания и составишь протокол о найденных вещественных доказательствах. После обеда вызови специалиста-оружейника. Немедленно принеси все найденное при арестанте. А может, ты не посмел его обыскать? — строго произнес Христакиев, не сводя глаз с пристава.
— Нет, так точно… Я его обыскал… Сейчас принесу вам вещи, — упавшим голосом произнес Пармаков
Христакиев улыбнулся.
— Спать хочется, бай Панайот? — сказал он совсем другим, снисходительно-фамильярным голосом, каким молодые начальники обращаются к пожилым подчиненным.
— Никак нет, господин судебный следователь, но что же это выходит? Неужто они и есть убийцы господина доктора? Не могу поверить. Господин Корфонозов был моим батарейным командиром… Не он это, господин следователь, не может быть, чтобы он…
— Не может быть?! На следствии все и может и не может быть. Говоришь, он был твоим командиром? Ну и как, хороший был офицер?
— Мало сказать хороший, господин судебный следователь. Храбрый, доблестный, да что там… настоящий артиллерист. Батарею выводил перед пехотой, не смотрел на устав… Не могу я допустить этого, никак не могу, господин судебный следователь! — Пристав развел руками и сокрушенно их опустил.
— А кто, по-твоему, убийца? Может, ты подозреваешь кого-нибудь?
— Служанка говорила, что они нездешние. И сам доктор признал это в своих показаниях. Но парнишка, тот, который их видел, наверно, знает… Вы забыли о нем.
— Парнишка тоже даст показания. Значит, он был храбрым офицером? А тебе известно, что он теперь стал коммунистом?
— Не может быть, господин судебный следователь! — Пармаков опустил голову.
— Не может быть? Эх, бай Панайот, полицейский ты пристав, а людей в своем городе не знаешь. Этот господин теперь совсем не тот человек, какого ты знал. Он забыл и отечество, и присягу, а еще толкует о какой-то чести, — произнес Христакиев и взглянул на часы. — Сейчас шесть часов. Произведем обыск в домах у обоих. Дай мне двух полицейских и вызови понятого. Обыск я проведу сам.
Хотя Александр Христакиев был сравнительно молод (в этом году ему исполнялось тридцать четыре года), его воле, предусмотрительности и смелости завидовал даже собственный отец. Он смотрел на свою службу всего лишь как на необходимый этап жизненного пути, ступеньку карьеры, но не отдавался ей целиком, как это делают настоящие чиновники. Ему было безразлично, как оценивают в прокурорском надзоре его следовательскую деятельность, безразлична была и сама работа. Но стечение обстоятельств, которые можно было бы использовать в своих целях, было ему отнюдь не безразлично. Цели же Христакиева были просты и достижимы. Одна из них, самая важная, — после падения земледельческого режима стать прокурором, а затем, дождавшись удобного момента, подать в отставку и на новых выборах добиться депутатского места в Народном собрании. Отец его, несмотря на немалое влияние в околии, ни разу не выставлял своей кандидатуры, потому что здесь всегда баллотировался один из лидеров Народной партии, против чьей кандидатуры старый Христакиев не мог выступить. Сын, однако, рассчитывал использовать отцовское влияние, как только сам добьется популярности.
Второй целью Александра Христакиева было жениться на внучке хаджи Драгана. Родство со старым чорбаджией подняло бы его авторитет, обеспечило ему всяческую поддержку и открыло бы перед ним новые возможности для общественной и государственной деятельности, его давней мечты. Для осуществления этих целей Христакиев старался использовать каждое обстоятельство, каждую, даже самую ничтожную, случайность, на которую другой и не обратил бы внимания. Как судебный следователь он считал, что сейчас нужно охранять законы прежде всего от самих представителей власти — земледельцев, чья продажность и невежество его ужасали, охранять не ради самих законов, а для того, чтобы с их помощью подрывать режим. Внутренне он был убежден, что как гражданин стоит над любыми
После допроса Корфонозова Христакиев пришел к выводу, что полиция наткнулась на этих людей, отправившихся красть оружие, совершенно случайно. Смущало его только то, что гильзы, найденные у дверей докторского дома, были того же калибра, что и маузер Кондарева. При обыске Христакиев рассчитывал не столько обнаружить новые доказательства участия задержанных в убийстве, сколько получить возможность проникнуть в некоторые секреты коммунистов, касающиеся их вооружения, о чем он уже давно получал сведения. Даже не найдя оружия, он намеревался продолжить начатое следствие и передать его прокурору — пусть даже потом дело будет прекращено ввиду недоказанности обвинения. Решение это Христакиев принял смело и увлеченно, намереваясь создать вокруг этих обысков как можно больше парадности и шума. Он дождался часа, когда открываются лавки и кофейни, и, чтоб привлечь внимание населения, отправился к дому Корфонозова по главной улице, сопровождаемый двумя полицейскими и понятыми.
Новость и без того уже разнеслась по городу. Жители К., в котором до войны убийства случались редко, теперь уже привыкли к постоянным волнениям и налетам грабителей. В двадцатом и в двадцать первом году здесь покончили с собой несколько уволенных из армии офицеров; покончил с собой также один генерал, о дочерях которого шла молва, что они в столице пошли по плохому пути. Частые кражи, драки и столкновения с полицией во время демонстраций сделали горожан очень чувствительными к подобным событиям. Каждый день в печати простра но описывались «подвиги» то одной, то другой банды, политические убийства (иной раз и бомбы пускались в ход), нападения, слухи о перевороте, погромы рабочих клубов и другие волнующие события. Однако убийство врача взбудоражило весь город. Погиб заслуженный, уважаемый и всеми ценимый человек, пользовавшийся большой известностью. Весть об этом разнеслась еще утром. Рано встающие ремесленники и торговцы, которые, прежде чем открыть свои лавки и мастерские, имели обыкновение забежать на зорьке в какую-нибудь кофейню, оживленно обсуждали событие. В церкви Святой богородицы по настоянию священника, который рассчитывал на богатые похороны, с раннего утра погребальным звоном загудел колокол, и женщины кинулись выяснять друг у друга, кто умер. Даже слухи о завещании успели уже распространиться по городу. Поэтому, когда Христакиев прошел по главной улице в сопровождении полицейских и хромого человечка — всем известного постоянного свидетеля в суде, из кофеен и лавок за ними следило множество любопытных, а прохожие останавливались и начинали шушукаться.
Красавица вдова, обеспокоенная отсутствием брата, отперла дверь и, прикрывая белой рукой глубокий вырез пеньюара, испуганно спросила, что им угодно. Услышав об обыске, она еще больше испугалась и спросила, что случилось с братом. Христакиев объяснил ей, что Корфонозов задержан, но из деликатности не раскрыл причину ареста. Во время допроса она все сильнее бледнела и не переставала дрожать. По ее словам, Корфонозов ушел из дому вчера вечером, около девяти часов, не сообщив ей куда, и с тех пор не возвращался. Полицейские беззастенчиво разглядывали ее ноги, видневшиеся из-под короткого пеньюара, и упавшие на грудь чудесные спутанные волосы.
Обыскали погреб и чердак дома, затем комнату Корфонозова. На письменном столе лежала объемистая рукопись, озаглавленная «Опыт введения в социологию». Христакиев бегло полистал ее, прочел отдельные абзацы. Рукопись его заинтересовала, и он взял ее с собой. Затем следователь осмотрел книги. Среди них было несколько на русском языке: Ипполит Тэн, мемуары Наполеона, Мольтке и Клаузевица: политическая экономия, астрономия, «История социализма» Каутского, брошюры по научному социализму. Никакого оружия найдено не было, и Христакиев, успокоив сестру Корфонозова и извинившись за беспокойство, направился вместе с полицейскими к Кале, где жил Кондарев.