Иван Кондарев

Станев Эмилиян

Корфонозов остановился. Мысль, что пристав из-за него может быть уволен, заставила его вернуться и войти в указанную Пармаковым комнату.

— Господин капитан… Как же это так, что вы с ним… с этим, который во время стачки вел толпу и бунтовал? Но раз уж вы говорите, будьте спокойны, все прояснится. И если у вас есть оружие, отдайте его мне, господин капитан, — говорил пристав, подавая Корфонозову стул и не решаясь оставить его одного.

Корфонозов уселся на стул и облокотился на стол. В комнате, видимо, находился архив, пахло старой бумагой и табаком. Здесь царил полумрак, но Корфонозов не замечал этого, как не заметил и того, что пристав выскользнул из комнаты, осторожно прикрыв дверь. Вся путаница этой ночи казалась ему сном. Левая нога у него дергалась, руки дрожали. Он закурил, осмотрел своими близорукими глазами полки с бумагами, узкое высокое окно, сквозь

которое цедился мутный свет, и только теперь понял, что уже рассветает. В душе снова поднялись гнев и тоска, с новой силой вспыхнула обида. «Негодяй, вот негодяй! — повторял он про себя. — И почему я прямо не сказал ему обо всем? Ходили посмотреть на склад из любопытства, я прятал оружие… Какое преступление мы совершили?..» — «Но почему вы стреляли, почему побежали, когда полиция вас окликнула?» — «В этом-то и ошибка. Совершил ее Кондарев. Что он там наболтал? Отрицает, что был со мной, боясь раскрыть тайну? Есть ли смысл скрывать? Все это глупости…»

Постепенно Корфонозов стал успокаиваться. Он слышал, как Кондарева вывели из кабинета. Полицейские проводили его вниз, загремела пролетка. Потом в коридор с громким топотом вошла еще одна группа стражников и послышался голос пристава, который о чем-то их спрашивал.

— Всё там, всё там, в кукурузе! — радостно ответил взволнованный голос, и Корфонозов понял, что вместе с полицейскими, отвозившими раненого Кондарева, откуда — то вернулись и другие.

«Сейчас он будет допрашивать меня. Я ему скажу, где мы были…» — решил Корфонозов, с любопытством рассматривая какой-то непонятный предмет, подвешенный к полке. Только когда вещь блеснула в утреннем свете, Корфонозов увидел, что это просто большие раскрытые ножницы. Дверь открылась. Полицейский заглянул в комнату.

— Вставай! К следователю…

Корфонозов встал и пошел за полицейским.

11

От допроса Кондарева у Христакиева осталось впечатление, что тот даже не пытается доказать свою невиновность.

Кондарев отрицал, что с ним был кто-то еще, отрицал, что он стрелял, и отказывался сообщить, куда и зачем ходил. Утверждал, что вышел из города в девять часов вечера и был в одном из сел, но в каком именно и что там делал — объяснить не пожелал. В его показаниях значилось, что до села было около трех с половиной часов ходьбы, а фактически выходило, что на дорогу туда и обратно у него ушло только пять часов. Эти противоречия и, главное, отказ Кондарева объяснить самые важные пункты, которые он мог бы использовать для своей защиты, заставили Христакиева подумать, что учитель действительно замешан в убийстве врача. Это убеждение в значительной мере усиливалось личным мнением следователя о Кондареве. Согласно этому мнению, составленному по поверхностным впечатлениям и того, что Христакиев знал о его прошлом, Кондарев был из тех молодых людей, которым суждено метаться всю жизнь, не находя нигде пристанища. Война подорвала их моральные силы, революционные идеи помутили разум. Им не хватало духовной основы, своего определенного общественного круга и ясного направления в жизни; зато их сердца распирали злоба, честолюбие. Христакиев видел в таких людях опасность для государства. В его неписаных досье учитель как раз и занимал место типичного интеллигента этой категории. В годы войны Христакиев был членом военно — полевого суда и знал, что Кондарев судился за участие в солдатских волнениях. Знал он также, что в девятнадцатом, во время большой стачки, Кондарев пробился через полицейский кордон с револьвером в руках. Все это позволило ему предположить, что Кондарев замешан в убийстве, если не прямо, то косвенно, с какой-то тайной целью. И до появления Корфонозова убеждение это крепло с каждой минутой. Но когда Корфонозов признался, что был вместе с Кондаревым, Христакиев упрекнул себя за поспешное заключение. Он знал бывшего майора и не мог поверить, что такой человек причастен к убийству врача. Христакиев поспешил закончить допрос и отправил Кондарева в больницу. Рана действительно была очень болезненной, так как пуля разорвала мышцу правой икры. Измученный Кондарев мог потерять сознание, и допрашивать его дальше не было никакого смысла, тем более что теперь все внимание следователя было направлено на бывшего майора. Но именно тут полицейские принесли найденный в кукурузе револьвер, и, сравнив его с гильзами, найденными у ворот доктора, Христакиев увидел, что они одного калибра. Подозрение вновь окрепло и превратилось почти в уверенность.

Он ожидал, что этот надменный человек (такое мнение у него создалось о Корфонозове, еще когда тот вошел в кабинет и заговорил

о своей чести) опять ударится в амбицию, будет отрицать, что они с Кондаревым куда-то ходили и тому подобное, но ошибся. Корфонозов вошел мрачный, но без всяких протестов и, не повышая голоса, просто и откровенно рассказал, куда они ходили, описал перестрелку и даже признал, что Кондарев выстрелил дважды, потому что не знал, кто и почему напал на них. На вопрос, почему их так интересует мельница, Корфонозов ответил, что там в конце войны было спрятано оружие и, так как он был одним из тех офицеров, которым доверялись подобные дела, ему захотелось проверить, там ли оно сейчас. Предпринял он эту прогулку из чистого любопытства, а так как идти одному не хотелось, пригласил в товарищи Кондарева.

Христакиев опять усомнился в том, что эти люди могут быть убийцами, но все же обратил внимание на кое — что очень для себя любопытное. К уголовным убийствам следователь и без того особого интереса не проявлял.

Притворившись, что откровенность Корфонозова сбила его с толку, Христакиев начал расспрашивать его, почему ему именно ночью понадобилось ходить на мельницу и нет ли свидетелей, могущих доказать, что они с Кондаревым действительно там были. И тоном, и подчеркнуто разочарованным видом, и доброжелательной озабоченностью Христакиев старался показать, что хочет исправить свою ошибку и не намерен терять время на напрасные разыскания, надеясь выведать, кто еще из коммунистов посвящен в кражу оружия. Но Корфонозов упорно твердил одно и то же: пошли они ночью потому, что днем жарко, и потому, что он вообще любит гулять по ночам, так как страдает бессонницей. Взгляд его близоруких глаз открыто говорил: «Напрасно надеешься, ухватиться тебе не за что».

Уже рассвело, но обе лампы продолжали гореть, наполняя комнату запахом керосина. За окном со стуком распахивались ставни в витринах лавок, гремели поднимаемые жалюзи. Где-то в нижнем конце города застучал молоток медника. Со стороны городского сада с карканьем пролетела стая ворон.

— Вы не ребенок и отдаете себе отчет в том, насколько ваши показания развязывают мне руки и дают возможность вас освободить, — сказал Христакиев, изобразив на своем лице досаду и усталость. — Но вы утверждаете, что предприняли эту ночную прогулку из чистого любопытства, и стремитесь убедить меня в этом, не приводя доказательств. А ведь вам нужно опровергнуть тяжелые обвинения и улики.

Он открыл ящик стола и вынул оттуда электрический фонарик и маузер.

— Вам знакомы эти вещи?

— Револьвер — Кондарева, а фонарик — мой. Этот револьвер я подарил ему десять дней назад, — спокойно ответил Корфонозов.

— Ваша откровенность делает вам честь, но у меня есть и расстрелянные патроны от этого револьвера. Ими убит доктор. — Христакиев вынул из кармана гильзы, найденные у дома Янакиева, и показал их Корфонозову. — Калибр тот же. Револьвер и фонарик ваши, вы вели перестрелку с полицией, как объяснить все это?

— Если мы убийцы, можно ли допустить, чтобы я добровольно сюда явился? — воскликнул Корфонозов, изумленный этим стечением обстоятельств.

— Я ничего не допускаю и ничего не предполагаю. Сейчас я только сопоставляю факты, — бесстрастно ответил Христакиев.

— Все это не более чем совпадение, господин следователь. Почти все карманные револьверы имеют одинаковый калибр… Вы сами знаете, что все это чепуха, и иначе быть не может.

— Я уже сказал, что не делаю никаких заключений. Вы дадите показания и установите свою невиновность с помощью свидетелей, — сухо сказал Христакиев и стукнул ладонью по никелированному звонку, давая понять, что допрос окончен.

— Отпустите меня домой. Даю вам честное слово, что ни на час не оставлю город и всегда буду в вашем распоряжении. Не компрометируйте меня!

— Закон не дает мне таких прав… — Христакиев с притворным сожалением пожал плечами и, приказав вошедшему полицейскому увести Корфонозова, отвернулся и стал открывать окна.

— Вы прекрасно знаете, что ни я, ни Кондарев не можем быть убийцами! Апеллирую к вашей совести, не компрометируйте меня. Вы мне еще ответите за это! — воскликнул Корфонозов вне себя.

— Я уже сказал, что не имею права отпустить вас, даже будучи убежден в том, что вы говорите правду. И не смейте угрожать! — Христакиев сделал знак полицейскому как можно скорее увести арестанта.

Оставшись один, он снова позвонил. Спустя минуту появился тот же полицейский.

— Где пристав?

— В канцелярии, дает указания сельским кметам относительно сомнительных лиц, как вы велели…

— Немедленно сюда!

Вошел Пармаков. Христакиев недовольно уставился в его озабоченное лицо.