Иван Саввич Никитин
Шрифт:
и прийти составить духовное завещание: «...и будьте со мною похладнокровнее при
свидании, — умолял он, — иначе я не выдержу».
Последняя его воля была исполнена: согласно ей право на издание сочинений поэта
с благотворительными целями передавалось Н. И. Второву, а все вырученные от
продажи вещей средства предназначались близким и дальним бедным родственникам
Ивана Саввича «— при этом не были забыты не только Аннушка Тюрина, но и те люди
(их более
остался верен себе — он не только воспевал священность семейных уз, но на пороге
земного бытия, как мог, доказывал это конкретным гуманным делом. Но, мы помним, с
не меньшим пафосом он всем своим творчеством проклинал семейный деспотизм.
Имени отца в своем духовном завещании он не оставил...
Вести о безнадежном состоянии здоровья поэта дошли до Н. И. Второва, в то время
совершавшего большое путешествие за границей с целью подготовки огромного труда
о муниципальных устройствах городов в Европе. «Я, как брата, люблю Ивана Саввича,
— писал Второе, — потеря его. будет сильным для меня ударом». Еще недавно Второв
звал Никитина в Петербург отдохнуть от постылого Воронежа, когда-то так же звал А.
В. Кольцова для духовного спасения в столицу В. Г Белинский. История повторяется
91
Старший доктор Воронежской губернской больницы А. К. Тобин (иногда в
переписке именуется Тобен; принимал все возможные меры для спасения пациента.
Последний, уже давно изверившийся в возможностях эскулапов^ все-таки цеплялся за
советы лекаря. «Ведь вот чувствую, что без лекарства не проживу и двух недель, —
говорил он, — а выпьешь несколько ложек микстуры, — ну, как будто и станет легче и
надеждишка появится!»
Свидетели трагедии единодушно отмечали удивительное мужество поэта перед
лицом смерти. Один из современников вспоминал его слова: «Духом я ничего, бодр и
спокоен, но проклятое тело меня беспокоит...». Дабы поддержать этот дух, близкие в
утешение рассказывали о происходившем как раз в то время в Задонске, в
восьмидесяти верстах от Воронежа, открытии мощей святителя Тихона Задонского,
давали читать Евангелие и прочие книги религиозного содержания. Некоторые
очевидцы, пожалуй, преувеличивают молитвенное настроение Никитина его худших
дней. Старые печальные русские обычаи он соблюдал, но, пожалуй, не так истово, как
иногда это изображают. Находившийся с ним рядом в самые тяжкие часы И. И.
Зиновьев не случайно писал: «...знавши его убеждения по части религии и то, что он,
по его словам, йе приобщался (т. е. не совершал обряд причастия. — В.
лет, никто из нас не решался приступить к нему с таким предложением из опасения
еще больше расстроить его».
Из мира уходил не смиренник и послушник, а человек огромного мужества. «Увы!
Иван Саввич умирает и часами приходится измерять оставшуюся его жизнь, —
сообщал 22 сентября 1861 г. М. Ф. де Пуле в редакцию журнала «Время» М. М.
Достоевскому, интересуясь судьбой стихотворений Никитина. — Что бы и как бы ни
говорили о нем как о поэте, несомненно одно, что он был могучий боец и великий
мученик в жизни...». Через три дня тот же корреспондент извещал Н. И. Второва об
ужасном положении их общего друга и, в частности, отмечал: «...грудь едва дышит, и
самое дыхание у него сопровождается глухими стонами». Тем не менее и в эти минуты
поэт держался стойко, благодарил за беспокойство близких людей.
26 сентября, в день своих именин, он, поддерживаемый уколами морфия, даже
устроил нечто вроде праздничного домашнего ужина. Когда-то здесь, в комнате, где
теперь, лежал на диване человек с печатью чахоточного пламени на^ лице, кипели
литературные и иные споры членов второвскск го кружка, а в тот вечер разыгралась
сцена, которую H6t мог бы выдумать и автор самых душераздирающих трагедий.
Попили чаю, поговорили о том о сем. Савва Евтеич, на этот раз трезвый и прилично
одетый, сказал, что сын-де излиш: не сердится, сам себя убивает, ему, мол, надо
поменьше волнений, побольше спокойствия. Дадим дальше слово
присутствовавшему де Пуле: «Никитин быстро приподнялся
с дивана и стал на ноги, шатаясь и едва держась рукам» за стол. Он был страшен,
как поднявшийся из гроба мертвец
— Спокойствие!.. — воскликнул умирающий. — Теперь поздно говорить о
спокойствии!.. Я себя убиваю!.. Нет, — вот мой убийца!..
Горящие глаза его обратились к ошеломленному и унич тоженному отцу».
Перед тем страшным часом, когда в дом на улице Ки-рочной вошла «гостья
погоста, певунья залетная», Савва Евтеич пребывал в хмельном угаре. «Перед смертью
Иван Саввич пожелал испросить у него прощения, — вспоминал свидетель этого
кошмара, — для чего принужден был та щиться в его темную и грязную берлогу. Он
стал перед кроватью пьяного на колени и, целуя руку отца, говорил со слезами:
«Батюшка! Простите меня...».
Надо же было случиться, когда инспектор Воронежской духовной семинарии
иеромонах отец Арсений совершил положенный скорбный обряд, у смертного одра