Иван Саввич Никитин
Шрифт:
расстановку литературно-общественных сил. М. Ф. де Пуле, «человек кабинета и
письменного стола», как он говорил о себе, считал реформу 1861 г. тем историческим
событием, которое решило многие «проклятые вопросы» современности. Михаил
Федорович был очень противоречив, нередко ставил нравственную сердцевину челове-
ка выше его политической ориентации. Даже когда уже определится реакционное лицо
публициста де Пуле, он напишет П. И. Бартеневу:
«Русского вестника». — В. /С.), Аксакова (Ивана Сергеевича, известного славянофила.
— В. К) и всех нас, напускающих дым и туман». Тогда же о последнем скажет:
«Аксаков мне просто противен». Осенью 1861 г. лицо де Пуле вполне откроется в его
отчаянных спорах с А. С. Сувориным, перешедшим в лагерь «Современника». «Что
мне за дело до учености и... личных качеств -бова (Н. А. Добролюбова, -г-В. /С.) и
Чернышевского, — сердито скажет Михаил Федорович Суворину 28 сентября 1861 г.,
— пускай они умные и достойные люди, — верю, что они не подлецы, но вижу, что они
(умышленно или неумышленно) содействуют подлому делу — распространению
невежества... Всем нам нужно дружное содействие, а не наглая брань», и далее тирады
о «матушке — безграмотной России», людях «спокойного прогресса, а не безумных
анархических тенденций» и т, д. и т. п Короче, в позиции А. С. Суворина 1861 г.
«эластичный консерватор» де Пуле чувствовал двойственность, которая не
соответствовала его морально-эстетическим нормам.
Суворин упорно отбивался от эпистолярных атак де Пуле, защищая право на
собственное видение литературно-общественных событий, и скоро, как вынужден был
признаться Михаил Федорович о противостоянии сторон, «между нами пробежала
кошка». Говорить о принципиальном мировоззренческом противоборстве между ними
в 1861 г.< пожалуй, еще рано, но наметившийся кризис доверия по социальным и
нравственным мотивам уже обозначился. Позже он приведет к краху обеих личностей,
но пока и тот и другой были небезразличны Никитину» видимо, глубоко не знавшему
всей подоплеки этой внутренней борьбы. К тому же и де Пуле и Суворин были людьми
скрытными, не склонными к эмоциям и откровенности.
Иван Саввич тонко чувствовал эту сердечную замкнутость обоих приятелей —
недаром свои самые задушевные помыслы весны 1861 г. он открыл ни тому ни другому,
а скромному канцеляристу Ивану Ивановичу Зиновьеву.
утраченные надежды
83
Напомним: 7—8 мая 1861 г. Иван Саввич обещал приехать на хутор Высокий к
Наталье Матвеевой, чтобы просить ее руки. Легко представить,
волновался поэт, обожествлявший свою избранницу и считавший создание семьи
святым делом. «Если я буду у Вас, Вы не обращайте внимания... Позвольте, совсем не
то... — теряется он перед самой главной встречей. — Я знаю только одно» —
заключает влюбленный накануне решающего свидания,-^-что Вы окружены такою
атмосферой, которая веет жизнью и счастьем на всякого к ней приближающегося».
Он полон радужных планов и надежд, которыми спешит поделиться с самыми
близкими. «Первого мая мы вместе были на даче у Михайловых, — рассказывал посвя-
щенный в тайну Никитина И. И. Зиновьев, — где он высказывал свои предположения,
что вот он поедет сначала в деревню к генералу Матвееву, а там в конце июня в Москву
и Петербург вместе со мною ». Очевидно, поездка на этот раз предполагала не только
улучшить книготорговлю (она шла неплохо), но и знакомство с известными писателями
Как много могло бы внести это путешествие в его скудную на столичные литературные
знакомства биографию.
Все рухнуло... Его «злой судьбе», как ой выразился, угодно было распорядиться
иначе. В тот первомайский злополучный день, распивая чаи на довольно еще
холодноватом воздухе на даче купца А. Р. Михайлова и гуляя rto саду до сырого
позднего вечера, он, как бы сегодня сказали, схвйтил острейшее воспаление легких.
«Господи! нужно же мне было заболеть в такое время, когда я представлял себе
впереди столько задушевной радости, столько отрадных, дорогих сердцу дней!..» — с
Отчаянием винится он в письме к Наталье Матвеевой и тут же храбрится, обещая за
день-другой выкарабкаться из глупой б<еды й даже опередить эту весточку своим
появлением перед милой молодой хозяйкой хутора Веселого.
Приступы болезни то усиливаются, то затихают. Когда становится легче, он вновь
возв;ращается к заветной мыlbли, хотя в душе остается буря мучительных сомнений.
Иван Иванович Зиновьев ободряет растерявшегося друга й, как можно предположить,
добровольно берет на себя деликатные ^обязанности связного между ним и Натальей.
Однако поэт неумолим и даже рассержен каким-то неуклюжим шагом И. И. Зиновьева.
В шутливо-грубоватой записке (она была опубликована лишь в 1974 г.) он выговаривает
своему помощнику в сердечных делах: «Вы после этого... не1 друг мой, а разбойник и
душегубец. Вы видели, какая у меня рожа, стало быть, должны были понять, что я