Иван Сусанин
Шрифт:
— Ишь, как тебя перевернуло. Да ты шибко не переживай, Третьяк Федорыч. Я ведь не злодей, как все обо мне думают. Агнец божий! Мне твоя смерть совсем не потребна. Посидим мирком да поговорим ладком, всё и утрясем.
— Чем буду обязан за твое молчание, Василь Григорич?
— К истине речь клонишь, Третьяк Федорыч… Сущий пустячок. О денежках потолкуем. Кому — Богу на свечу, царю — на подати, а мне на пропитание. Обнищал за последнее время, но много не запрошу.
— Моим годовым жалованьем, надеюсь, будешь доволен?
Васька
— Шутник же ты, Третьяк Федорыч. Совсем дешево свою жизнь оцениваешь. Такой-то молодой да видный, коему еще десятки лет на белый свет глядеть да девок ублажать. Шутник!.. Тыщу рубликов! Тыщу!
Воевода посмотрел на Грязнова ошарашенными глазами.
— В своем уме, Василь Григорич. Да мне таких сказочных денег и за десять лет не скопить.
— Не прибедняйся, Третьяк Федорыч. Коль жить захочешь, сыщешь.
— Да где, где?
— Ростов — город богатый. Купцов тряхни, людей приказных, у владыки Никандра одолжи.
— Да о чем ты говоришь, Василий?! — вскричал Сеитов. — Неужели воевода с сумой по миру пойдет? И как он будет людям истолковывать? Чушь несешь.
— А ты головой пораскинь. Своё добро продай, да поместье отцовское. Отец-то, чу, один черт, на ладан дышит. Скоро подохнет.
Последние слова Васьки привели воеводу в негодование: опричник высказался об отце, как о собаке.
— Замолчи! Замолчи, Васька. Не погань худыми словами моего родителя. И ступай прочь! Клевещи царю!
— Дурак ты, Сеитов. Вслед за отцом подохнешь!
— Прочь!
Васька громко хлопнул дверью и через час помчал в Москву.
Никто в Ростове не ведал, что содеялось с воеводой. В Приказ приезжал смурый, дела вершил без прежнего рвения, перестал подстегивать писцов и подьячих. Уж не хворь ли, какая приключилась?
Не узнавал своего господина и Иванка Сусанин. После отъезда Грязнова, воеводу будто подменили. Обычно был оживлен, разговорчив, шутил с послужильцами, а ныне ходит, как в воду опущенный. Что за напасть на воеводу нахлынула?.. А ведь всё началось после заезда в охотничий теремок. Веселей Грязнова на свете не было, а воевода отбывал в Ростов темнее тучи. Неужели из-за девки?
Иванка, как и остальные, недоумевал: как она очутилась в теремке? Прояснил Гришка Кочет:
— Я в Ростове, почитай, каждого в лицо ведаю. То — сенная девка боярина Ошанина. Варька. На Ишне купалась. Ничего не страшится, блудница. Барин, грит, в деревеньки отъехал, а я на речку. Затем надумала в теремок заглянуть. Любопытство-де взыграло. Барина на постели увидела, ну и подвалила к нему. Уж больно-де приглянулся. Уж такая блудница! Ну да не велика беда для воеводы. Дело для господ обыденное.
«„Обыденное“ …Но почему воевода разгневался и Варьку едва ли не выкинул из теремка? Чудны дела твои, Господи. Тут и сам черт
Тоскливо стало в воеводских хоромах. Слуги ходят тише воды, ниже травы, и никто ничего понять не может.
Спустя неделю, в хоромы примчал вестник из Москвы. Запаленный конь так и рухнул у ворот. То был слуга дворянина Федора Сеитова.
— Беда, Третьяк Федорыч! Батюшка твой совсем плох. За тобой послал. То-де последняя его просьба.
— Сегодня же еду, Митька!
На душе Третьяка — горечь полынная. Он с малых лет любил отца, всегда выслушивал его толковые наставления и всегда стремился употребить их в своей жизни. Выходит, отцу совсем худо, иначе бы он не позвал к себе.
Уставший Митька переминался с ноги на ногу, ему хотелось кое-что добавить к своим словам, но язык не поворачивался.
— Чего мнешься? Говори.
— Не ведаю, как и молвить, барин… Слух по Москве прокатился, что… что ты, барин, в царскую опалу угодил.
— В опалу? — медленно опустился на лавку Третьяк Федорович. — И за какую же провинность, Митька?
— О том никто не ведает. Царь-де в гневе на тебя был. Никак, опричников за тобой пришлет. Лихо, барин!.. Нельзя тебе на Москву ехать. Побереги свою головушку.
— Выйди, Митька. Выйди!
Третьяк Федорович стиснул ладонями голову, глухо застонал. Вот когда грянула настоящая беда. Он еще питал робкую надежду, что Васька промолчит, но тот известил о его «грехе» грозному государю. Истинно сказывают: кто волком родился, тому лисой не бывать. Не тот Васька человек, дабы лишний раз с выгодой перед царем не прогнуться. Негодяй!..
Но как же ехать в Москву? Отец умирает и хочет его видеть. И если он не придет к умирающему родителю, то совершит страшный, неисправимый грех, кой не замолить никакими молениями. Он непременно поедет и простится с отцом. А потом будь, что будет. Лучше голову сложить, чем последнюю волю отца предать. Надо кликнуть дворецкого, дабы тот позвал в дорогу послужильцев… А надо ли? Царь на Москве и послужильцев не пощадит. Зачем молодцов своих губить? И все же кого-то надо взять. Одному ехать несподручно… Иванку Сусанина. Этот пятерых молодцов заменит. Честный, храбрый и смышленый. Но подставлять его он, Третьяк, не намерен. Перед Москвой отпустит. Пусть возвращается в Ростов, забирает семью и уходит туда, куда душа его запросит. Уж такая судьба у этого человека.
Третьяк Федорович звякнул в серебряный колокольчик. В покои тотчас вошел дежурный слуга.
— Покличь Иванку Сусанина.
Глава 29
МОСКВА
С тяжелым сердцем покидал свои хоромы Третьяк Федорович. Тягостно прощался с пестуньей. Прижал к себе, расцеловал, а та (женское сердце — вещун) с неизгладимой печалью молвила:
— Чую, кручина тебя гложет. Никак, в опасливый путь снарядился?
— С чего ты взяла, Никитишна?