Иван Сусанин
Шрифт:
Устинья, как и всякая женщина, поди, ждет его предложения. Одно дело — полюбовница, другое — желанная супруга, хозяйка дома. Но как сказать ей неутешную правду? Язык не поворачивается.
Но Устинья сама как-то молвила. Вот уж чутье женское!
— Что-то тяготит тебя, Иван Осипыч. Не скрывай, я всё пойму.
— Дочка, видишь ли…
Сусанину стало страшно договаривать печальные для Устиньи слова, но та сама их выговорила:
— Ведаю, дочка у тебя славная, разумная и урядливая. Отца своего чтит. О том каждый в деревне
— Воистину, Устиньюшка. Прощения прошу.
— И стоило тебе в кручину впадать. Да у меня того и в мыслях не было, чтоб между тобой и дочерью встревать.
Иван Осипович облегченно вздохнул:
— Да ведь нелегко тебе будет Устиньюшка. Без хозяина двор и сир, и вдов.
— Не ведаю, как дальше будет, но сейчас я в счастье купаюсь. Забудь о всякой кручине. Забудь! Поди же ко мне, желанный мой…
Глава 7
СУЖЕНЫЙ
Антонида, успокоившись, ни в чем не попрекала отца, а тот к ней стал еще добросердечнее. Вот что любовь делает — и на душе отрада и к дочери слова ласковые находятся.
Антонида всё подмечает и подначивает отца:
— Ты, тятенька, чарку не выпил, а уж такой развеселый, будто красному лету радуешься. Сроду тебя таким не видывала. Зима на дворе, мороз трескучий, а ты все с шутками да прибаутками.
— А что нам мороз, дочка? Мороз ленивого за нос хватает, а перед проворным шапку снимает.
— Да уж ведаю, — нашлась Антонида. — Мороз любви не остудит.
Оба глянули друг на друга и рассмеялись.
Доброе настроение Антониды подтолкнуло Ивана Осиповича к давно задуманному разговору.
— А ты, дочка, не загадываешь о суженом?
— О суженом? — улыбка сошла с лица. — Все шутишь, тятенька.
— Да уж, какие шутки, дочка. Заневестилась ты у меня. Как ни заплетай косы, а не миновать расплетать. Самая пора приспела тебе суженого подыскивать.
Антонида поняла: отец никогда просто так о серьезном деле не заговорит. «Заневестилась». Слово-то, какое кинул, будто она, как обсевок в поле. А может, так и есть?
Надолго призадумалась Антонида. За повседневными делами она как-то совсем не ощущала, что давно уже подросла, вошла в самую девичью пору, и что не за горами то время, когда может превратиться в перезрелый плод, кой не поглянется ни одному суженому. И мысль эта показалась ей настоль пагубной, что она вдруг отчетливо осознала: отец прав, как прав он всегда, когда заводит серьезный разговор.
На другой день она, покраснев, робко и стыдливо спросила:
— А что же, тятенька, ко мне женихи не сватаются?
— Тут твоей вины нет, дочка. Ко мне любой бы мужик давно сватов заслал, да меня побаиваются. Вотчинный староста! Чуть ли не правая рука барина, Осиповичем величают.
— Выходит, мне в девках-вековухах сидеть?
— Не засидишься. Погоди, женихи косяком пойдут, — улыбнулся
— Мне и без них хорошо, — горделиво повела плечом Антонида, но отец ведал: последние слова дочери напускные.
И недели не прошло, как все мужики Деревнищ проведали, что староста намерен выдать свою дочь замуж, и не за какого-нибудь барского слугу, а за деревенского парня. Весть всколыхнула сосельников, тем более деревенская сваха Лукерья (именно ей дал намек староста) летала из дома в дом. Ее впускали, как самую дорогую гостью, усердно потчевали, ведая, что от ее слов, рассказанных старосте, будет во многом засвистеть судьба сына.
Лукерья же, довольная небывалым почетом и щедрым угощением, рассыпалась хвалебными речами:
— Антонида уж такая пригожая девка, что на всем белом свете не сыскать. Статная, лицом белая, коса пышная ниже пояса. А уж домовитая, в делах тороватая!
Мужики кивали, однако ведали, что дочь старосты не такая уж и раскрасавица, и все же недурна собой. В остальном же Лукерья права: девка и умна, и рачительна.
Первый мужик заявился к старосте перед масляной неделей, но получил отлуп:
— Раненько пожаловал. Впереди Великий пост, какая уж тут свадьба? На Покров дочь выдам, и чтоб всё было по старинному обряду.
Мужики приуныли, а Иван Осипович посмеивался:
«Ишь как загоношились. Пусть надежду лелеют. Мы ж с Тонюшкой торопиться не станем. Свадьба скорая, что вода полая. До Покрова к парням приглядеться надо».
В крестьянских хлопотах и заботах время стрелой летит. В цветень мимо изгороди двора старосты шел русокудрый молодец. Увидел Антониду, коя полола лук, и озорно крикнул:
— Здорово жили, Антонида Ивановна! Не подмогнуть ли?
Антонида распрямила спину, откинула косу за плечо. Опять этот Богдашка. Он и прошлым летом в первый Спас ей наливное яблочко через изгородь кинул.
— Лови, Антонида Ивановна, яблочко волшебное.
— Отчего ж, волшебное?
— А кто его в полночь скушает, тот красотой нальется.
— Да ну тебя, пустомеля.
— А вот и скушаешь, дабы губки алыми стали. Уж так любо алые губки целовать.
Антонида зарделась малиновым цветом. Впервые ей довелось услышать от парня т а к и е бесстыдные слова.
— Ступай! Видеть тебя не хочу охальник.
Но Богдашка знай лыбится белыми зубами.
— Хочешь, поцелую?
— Отца позову!
Богдашку как ветром сдуло, а Антонида еще долго не могла прийти в себя. Презорник! Костерила охального парня, однако слова его задели за живое, ибо от них веяло какой-то чудодейственной силой. Отцу она ничего не рассказала, да и Богдашка постепенно забылся. Но вот вновь он напомнил о себе.
— Без помощников обойдусь.
— Да так ли, Антонида Ивановна? Глянь, какой я сильный.
Богдашка и впрямь выглядел добрым молодцем: рослый, крутоплечий, подбористый. Но Антонида насмешливо молвила: