Иван Сусанин
Шрифт:
Епишка захохотал, крепко обнял деда.
— Вот то Муромец! Люб ты нам, дед Шишок. Так ли, застолица?
— Люб! — закричали мужики.
Дед крякнул и вновь потянулся к чаре.
Как только подали на стол третье яство, сваха Улита молвила родителю невесты:
— Благослови, Иван Осипович, молодых вести к венцу.
Застолица поднялась. Сусанин благословил молодых иконой и, разменяв «князя» и «княгиню» кольцами, молвил:
— Дай Бог с кем венчаться, с тем и кончаться.
У крыльца избы стояли наготове
Невеста, сваха и Иван Осипович уселись в повозку, а жених и его дружки взобрались на верховых лошадей.
«Ясельничий» стоял у храма Воскресения и сторожил, дабы никто не перешел дороги между конем жениха и повозкой невесты. Подле ограды храма повозка остановилась. Антонида в сопровождении отца, свата, свахи, и всех гостей пошла к церкви.
— Про замок не забудь, — тихонько напомнила сваха.
— Не забуду, Улита Власьевна. Всё назубок заучила.
Невеста подошла к вратам, опустилась на колени и принялась грызть зубами церковный замок. Молвила по обычаю.
— Мне брюхатеть, тебе прихоти носить.
Свадебные гости принялись кидать под венчальное подножие полушки.
— Быть молодым богатым!
— Жить полной чашей!
— Жить, не тужить!
Отец Евсевий приступил к обряду венчания. «Сидячие боярыни» набожно крестились и глаз не спускали с молодых. Под венцом стоять — дело собинное, чуть оплошал — и счастья не видать. Обронил под венцом обручальное кольцо — не к доброму житью; свеча погаснет — скорая смерть. А кто под венцом свечу выше держит, за тем и большина.
Молодые ни кольца не обронили, ни свечи не загасили, а задули их разом, чтобы жить вкупе и умереть вместе. То всем гостям пришлось по нраву: не порушили обряда молодые, быть им в крепкой любви да в согласии
После венчания с Антониды сняли белое покрывало. Отец Евсевий проглаголил новобрачным поучение и подал им деревянную чашу с красным вином. Молодые трижды отпили поочередно. Опорожненную чашу Богдан бросил на пол и принялся растаптывать ногами. Топтала чашу и невеста: чтоб не было между мужем и женой раздоров в супружеской жизни.
Свадебные гости поздравляли молодых, а набольший дружка поспешили к дому жениха, где новобрачных дожидались посаженные родители.
— Всё, слава Богу! Повенчались князь да княгиня. Скоро будут.
Свадебный поезд тронулся к «терему» жениха. Девки пятились перед молодыми и разметали дорогу голиками. У ворот же «терема» ясельничий раскладывал «от порчи» огонь. Дед Шишок забранился:
— Ты пошто, удалец, костер палишь? Залей немедля!
— Тихо, дед. Не твоего ума.
— Это ты мне, вражина? Брось чадить!
— Уймись, дед. Коль огонь затушу — порча на молодых будет. Аль того не ведаешь?.. И вот тебе тулуп. Одевай борзо!
— Пошто мне тулуп?
— И
— Как куды? Молодых встречать..
— Так молодых на крыльце встречают. И чтоб шуба была наизнанку. Поторапливайся, дед!
Шишок ворчливо напялил на себя вывернутый тулуп. В таком же тулупе показалась и Улита. Она ступила к захмелевшему старику и потянула его к крыльцу.
— Да не упирайся, посаженный. Ох, беда мне с тобой. Глянь, молодые подкатили. Стой, не мотайся. Держи икону.
Посаженные вышли к молодым с иконой и хлебом-солью. Благословив их, молвили:
— Мохнатый зверь — на богатый двор.
А жениховы дружки закричали:
— Здравствуйте, князь с княгиней, бояре, боярыни, сваты, гости и все честные поезжане!
— Милости просим на пирок-свадебку.
Молодые и гости вошли в избу. Но за столы не сели: ждали слова набольшего дружки.
— Как голубь без голубки гнезда не вьет, так новобрачный князь без княгини на место не садится. Милости прошу!
Но молодые вновь за стол не сели. К лавке подошла сваха Улита и накрыла место молодых шубой.
— Шуба тепла и мохната — жить вам тепло и богато. Милости просим, князь да княгиня.
Молодые наконец-то сели. На них зорко уставился ясельничий; ежели молодые прислонятся к стене, то счастью не бывать: лукавый расстроит. Но оженки и тут не сплоховали.
Как только все уселись, гости начали славить «тысяцкого»:
— Поздравляем тебя, тысяцкий, с большим боярином, дружкою, подружьем, со всем честным поездом, с молодым князем да с молодой княгинею!
Гости подняли заздравные чаши, однако не пили: ждали, когда осушит свою чару тысяцкий. Тот стол нарядный и горделивый и никого, по обычаю, не поздравлял. Но вот он до дна выпил чару, крякнул, крутанул ус и молодецки тряхнул черными кудрями.
— Гу-ляй!
И начался тут пир веселее прежнего!
В полночь набольший дружка завернул курицу в браную скатерть и, получив от Ивана Осиповича, посаженных родителей благословение «вести молодых опочивать», понес жаркое в сенник. Молодые встали и ступили к двери. Иван Осипович, взяв руку дочери и передавая ее жениху, напутствовал:
— Держи жену в строгости да в благочестии.
Богдан низко поклонился и повел Антониду в сенник. Улита, в вывороченной меховой шубе, осыпала оженков хмелем.
Оставшись одни, Богдан тотчас потянулся к невесте. Жарко целуя Антониду, молвил:
— Стосковался по тебе. Буду любить тебя крепко.
Богдан поднял молодую на руки и понес на постель. Но Антонида выскользнула, молвила с улыбкой:
— Погодь, муженек. Я тебя разуть должна. Слышал, что Улита наказывала?
— Да Бог с ним! — нетерпеливо воскликнул Богдан. — Наскучили мне эти обряды. Улита и Епишка все уши прожужжали.