Из блокады
Шрифт:
– Где твои друзья, которых дядьдим велел защищать от зверей?
– Спросила она. Я замялся, не зная, как объяснить, что теперь от неё мне нужна совсем другая помощь.
– Дело в том, - я заглянул Настёне в глаза, и впервые увидел их при свете дня. Подумалось, что они как у женщины с картины, что висит над кроватью Рената, только живые и сияющие. Никогда я не видел таких ярких, будто светящихся изнутри синим светом, глаз. Немного помявшись, я продолжил: - Кое-что изменилось, Настя, у меня к вам другая просьба...
Чужаки слушали: неподвижные лица, расслабленные
– Мы не поняли, - спросила за всех Настёна, - людей так много? Не всем хватает еды? Зачем тебе убивать своих людей? Убивать плохо. Я не стану даже для тебя.
– Правильно, нас много. Так много, что мы не знаем, как быть дальше. Но я не хочу никого убивать, - тяжко вздохнул я, и подумал, что это для меня всё выглядит логично: приходят звери, барачники собираются у северных ворот, отстреливаются, вскоре у них заканчиваются боеприпасы, и мы легко побеждаем. Проще простого, но как объяснить это чужакам? Так объяснить, чтобы поняли, потому что, если смотреть со стороны, кажется, будто я решил разорить свой же дом, и убить людей, которые там живут. Я ещё раз попытался: - Их нужно только испугать. А после звери должны уйти.
– Оттуда пахнет страхом, - долговязый юноша указал в сторону Посёлка.
– Страхом пахнет жертва. Звери убивают жертву. Зверей будет трудно остановить.
– Но вы же их остановите?
– спросил я, а чужаки промолчали. Тогда и закралось сомнение: а вдруг не остановят? Или даже так: не станут останавливать? Понятно, что моя затея выглядит сомнительно, такое могло прийти в голову лишь от безнадёги. Спорю на что угодно, если бы Хозяин был в здравом уме, он бы не одобрил. И Клыков бы на корню пресёк, если бы понял, что я собираюсь воспользоваться помощью тех, кто желает, чтобы Посёлка не стало. В былые времена и за меньшее к стенке ставили.
– Вы глупые? Пусть лишние уйдут. Туда, где им хватит еды, - на несколько мгновений задумавшись, посоветовал другой юноша. Логично рассудил, я не знаю, как ему объяснить, что никому уходить не хочется, а вместе жить с недавних пор не получается.
– Старого вождя не стало, - сказал я, - а тот, кто занял его место, думает, что лишние должны умереть.
– Вождь, это который говорит остальным, что нужно делать? Как дядьдима? Тогда новый вождь глуп. Пусть вождём станет другой, - поразмышляв ещё немного, дал совет рассудительный юноша.
– Это я и пытаюсь сделать, - обрадовавшись, что мне подсказали простое и внятное объяснение, проговорил я.
– Ты хочешь показать новому вождю, что он слабый? Ты сам хочешь быть вождём?
– Настёна заулыбалась, кажется, разноцветные осколочки в её голове сложились в понятный узор.
– Примерно, так, - сказал я.
– То есть, нет, про то, чтобы стать вождём я не думал.
– Подумай. Мне понравится, если ты захочешь
Они посовещались, а потом трое разошлись в разные стороны; их задача - найти тварей, и отправить их к Ограде. Остальные должны следить, чтобы животные не натворили слишком уж много бед.
Я облюбовал развилку могучего дуба; дерево выросло почти на краю леса, густая крона укрыла меня и Настёну, расположившуюся на толстой ветке чуть ниже, от любопытных взглядов из Посёлка, но, сквозь прорехи в листве я отлично видел, что делается на лугу перед Оградой. Чужачка оцепенела, пальцы, стиснутые в кулачки, прижались к груди, я чувствовал острое и крепкое плечо, упирающееся мне в рёбра. Настёна старалась изо всех сил, её тело изредка передёргивали странные конвульсии, которые всё учащались, и перешли в частую крупную дрожь.
Я решил помочь; сделал так, как учил дядя Дима. Когда он был рядом, у меня получалось, а сейчас - нет! Я позвал лес, и никто не откликнулся. Хотел один с этим делом справиться, а оно вон как оборачивается - и у чужаков не очень-то выходит: колдуют, стараются, а результата нет.
Когда я совсем уверился, что моя затея оказалась никудышной, оно и началось. Прилетела стайка небольших, чуть больше голубя, птиц с вытянутыми зубастыми клювами. На вид не красавицы, и, даже, наоборот - те ещё уродцы. Стая, издавая звуки, похожие на лягушачье кваканье, закружила над Посёлком. Не совсем то, чего я ожидал, но пусть будет хотя бы это.
Настёна окаменела, её пальцы больно вдавились в моё бедро. Одна птичка, сложив крылья, камнем понеслась к земле. Из-за ограды донёсся изумлённый вскрик, потом кто-то громко засмеялся. Настёна закатила глаза, и начала соскальзывать с ветки. Я придержал её - чужачка прильнула, расслабилась, её дыхание стало ровнее.
– Здесь плохо, - тихо пожаловалась она.
– Здесь нельзя жить. Как ты здесь живёшь?
Ещё одна птичка, выбрав жертву, камнем рухнула вниз, следом за ней другая - и стало весело! Люди за оградой опомнились, раздались выстрелы - первые, панические и неорганизованные. Вряд ли эта смешная атака сильно напугает барачников; в худшем случае они отделаются лёгкими укусами да царапинами. Думать о том, что случится, если такой птичке подвернётся ребёнок, не хочется. Я уже говорил, что есть в моём плане сомнительные моменты. Только сомневаться нужно было наперёд, сейчас некогда. А потому будем считать, что всё идёт, как и задумано.
Пальба стихла, люди поняли, что лупить из автомата в такую мишень - зря тратить патроны. Бахнули ружейные выстрелы, тушки, кувыркаясь, и нелепо колотя крыльями, стали валиться на землю.
Вслед за птичками из леса притащились волколаки: хвосты поджаты, глаза слепо сощурены, а носы нервно вбирают воздух. Твари недоумевают, зачем они средь бела дня покинули логовище, что за сила заставила их пойти туда, где стреляют. Они боязливо сгрудились под деревьями, выйти на открытое пространство им не хватило смелости.Звери топтались рядом с моим дубом, от них отчётливо смердело!