Из чего созданы сны

Зиммель Йоханнес Марио

— Ага.

— Но… у меня еще здесь есть дела и у господина Роланда тоже…

— Опять эта история, — сказал американец с видимым отвращением, которое он с удовольствием смыл бы большим глотком. — Эта поганая история. Перевернутая страница. Завтра о ней не будет говорить ни один человек. Или, ладно, пусть говорят, но писать об этом не должен никто.

— Я подписала с господином Роландом в пользу «Блица» договор о личных неимущественных правах, — сказала Ирина, которая уже ничего больше не понимала.

— Ну надо же, — опять захохотал Ларжан, — вы ведь даже не знаете, что такое личное неимущественное право.

— Хочешь еще тост, Ирина? — спросил

я. — Вот масло… Отнюдь, Ларжан, она прекрасно знает, что это такое. И у меня есть подобные договора еще с десятком других людей.

— Этими договорами «Блиц» может… Вы понимаете, что я хотел сказать, — ухмыльнулся агент.

— У нас еще есть магнитофонные кассеты и куча фотографий, отправленных в редакцию.

— Энгельгардт, не так ли?

— Да.

— И тем не менее ваша история не будет напечатана.

— Еще как будет! Они уже работают над картинками с анонсом в номере, предшествующем началу моего материала. Он уже анонсирован!

— И никогда не будет напечатан, — произнес Ларжан.

— Что?

— Ни строчки, — сказал Ларжан. — Можете не сомневаться. Ни одной строчки вашей истории не появится в «Блице». Уже анонсировали, прекрасно. Значит, отзовут, эка важность! Как часто такое бывало!

— Почем вы так уверены, что мой материал не будет напечатан? — Мне становилось не по себе.

— Приятный пожилой господин из Кёльна, — ответил Ларжан.

Я положил нож и вилку.

— Это неправда, — сказал я.

— Провалиться мне на этом месте, если это неправда, — произнес Ларжан. — Приятный пожилой господин из Кёльна позвонит вашему издателю и славно поговорит с ним. И этого будет достаточно. Как бывало всегда. Разве нет?

Я ничего не ответил. «Да, этого всегда было достаточно, — подумал я. — Вот проклятье, в какую же интригу я попал?» Чтобы вам стало ясно: приятный пожилой господин из Кёльна, как его называли, был одним из самых богатых людей ФРГ. «Крестный отец» самых толстых денежных мешков нашей страны. Он опекал их всех, был главой этого клана. Благодаря своим миллиардам, неограниченной власти своих миллиардов. Он помогал устраивать браки и разводы, затушевывать военные скандалы и предотвращать банкротства промышленников. Помогал и иностранцам — американцам, французам, англичанам, итальянцам, но прежде всего — американцам. При том условии, разумеется, что и они принадлежали к клану всемогущих. К клану супербогачей. У приятного пожилого господина из Кёльна был тихий голос, который он никогда не повышал. Он всегда все знал, был в курсе всего на свете. За все эти годы он уже несколько раз звонил Томасу Херфорду. В тех случаях, если мы собирались печатать статью или запускать серию, которые не устраивали клан. Тогда приятный пожилой господин из Кёльна просил Херфорда не печатать серию или статью. И Херфорд никогда не отказывал ему. Ни один человек в Германии не осмелился бы противоречить приятному пожилому господину из Кёльна. Ибо это означало бы его фактическую смерть. Карьера, само существование — обо всем можно было практически забыть. Приятный пожилой господин был в состоянии погубить предприятия и помощнее «Блица», если бы счел это необходимым. Стоило кому-нибудь из «Блица» пикнуть, как мог прекратиться поток рекламы от промышленников, как своих, так и зарубежных, и других клиентов. И все, «Блиц» был бы разорен. Вот как это делалось — в бархатных перчатках и с любезной улыбкой. До сих пор Херфорд всегда немедленно выполнял волю приятного пожилого господина.

«Поступит ли он так же и на этот раз? — размышлял я. — А если он этого не сделает, мне останется ждать,

когда его дело развалится и американцы примутся за меня?» Умные крысы не остаются на тонущем корабле. Во всяком случае, после откровений Ларжана мне было ясно одно: моя серия не выйдет.

Но почему же тогда американцы известили Зеерозе, когда они собираются отправить Билку в Хельсинки и в Нью-Йорк? Почему они предоставили нам столько информации, что Берти смог полететь вместе с ними в Хельсинки? То была дружба, а теперь вдруг пригрозили приятным пожилым господином из Кёльна?

Может, Ларжан блефовал? От него можно было ожидать все, что угодно, — не только это.

— Магнитофонные кассеты, разумеется, захватите с собой в Нью-Йорк, — прервал мои размышления Ларжан. — То есть вы отдадите их завтра мне, когда я приду с договором.

— Ну уж нет, — сказал я.

— Ну уж да, — ответил он. — Ну и характер у вас, Роланд. — Ларжан опять по-акульи засмеялся, если бы акулы могли смеяться. Мой взгляд упал на цифру на бумажке, в четыре раза превосходящую мой нынешний фиксированный гонорар. Приятный пожилой господин из Кёльна. Вероятно, все же это не блеф. Я чего-то не понимал. И все-таки: никакого больше Херфорда, никакой Мамы, никакого Лестера. Никаких дешевок про секс. Свобода. Пиши, что хочешь. В другой стране. Вместе с Ириной.

В дверь постучали.

Я быстро поднялся и пошел к двери. Это прибыл Жюль с курочками и гарниром, как он объявил мне из-за двери. Я открыл ему, и он вкатил очередную тележку, сдвинул в сторону первую и принялся накрывать.

— Я сам все сделаю, Жюль, — сказал я.

Он пытливо взглянул на Ларжана и кивнул, само олицетворение тактичности и сдержанности, как и подобает старшему кельнеру по этажу.

— Разрешите, мадам? — Он снова наполнил наши фужеры и открыл новую бутылку. — А десерт? — Вы уже решили, что будете есть на десерт?

— Я после цыплят и кусочка не смогу проглотить, — сказала Ирина.

— Не надо никакого десерта, — сказал я. — Только принесите еще одну бутылку, Жюль.

— Хорошо, месье. Я приду через двадцать минут.

— Отлично. — Жюль исчез с первой тележкой, и я запер за ним дверь.

— Неплохо живете, — произнес Ларжан. — Конечно, считаете, что живете как у Христа за пазухой, и не представляете, как бы вы зажили в Нью-Йорке! — Его голос вдруг приобрел холодные стальные нотки. — Проснитесь, сударь! — В этот момент я как раз переправлял цыплят с серебряного блюда на тарелки и повернулся к нему спиной. — Проснитесь, сударь! Это ваш последний шанс!

— Почему последний? — испуганно спросила Ирина.

— Посмотрите на его руки, барышня. Они же у него трясутся! Пьянство.

— А если я уж такой спившийся, почему вам понадобился именно я да еще за такую безумную цену?

— Потому что они в вас верят.

— Ну-ну! — хмыкнул я. — А вы тоже верите в меня, Ларжан?

— Еще как! Разве иначе я гонялся бы за вами годами? Хорошо, о’кей, я ухожу. Не говорите «да» сейчас, вы это скажете завтра утром. — Он встал. — Это наговоренные кассеты?

— Эй, руки прочь!

— Смотрите, не наделайте в штаны, — буркнул он. — Никто у вас ничего не отнимает. Вы поедете в Нью-Йорк, я же вижу. Не надо меня обманывать и что-то сочинять о немецкой преданности и прочей ерунде. Я знаю людей. Завтра утром вы все подпишете. Ради себя самого. Чем раньше вы вырветесь из этой проклятой Европы, тем лучше, вот что я хочу сказать. Ну что? Почему вы опускаете глаза? Ведь добрый дядюшка Ларжан прав, абсолютно прав, разве не так?

Конечно, совсем уж не прав он не был…