Из Черниговской губернии

Якушкин Павел Иванович

— То не курганы, то татарскія могилы, отвчалъ старикъ, улаживаясь получше ссть.

— Зачмъ же татаръ хоронили здсь?

— Это было лтъ за сто, а то глядишь — и больше, монастырь нашъ Челнскій — былъ богатый монастырь. Услыхали татары про богачество монастыревое… а татары вры не нашей, татары вры поганой, имъ что монастырь? Они грха не знаютъ ти-святой монастырь, церковь-ти ограбить… имъ все равно, ти церковь, ти просто домъ!.. Задумали татары, монастырь этотъ Челнскій ограбить, собрали силу несмтную и пошли на монастырь… Только игуменъ со старцами

подняли чудотворную икону Челнской Богородицы и обошли кругомъ монастыря; тогда татарове вс переслпли. Страхъ на нихъ такой напалъ… видть-то не видятъ ничего… отъ страху этого они и почали сабляжи другъ отъ друга отмахиваться… Отмахивались, отмахивались, да другъ дружку, сами себя, всхъ до одного и позарубили… Старцы видятъ такое чюдо матушки Богородицы, вышли изъ монастыря, выкопали ямы, побросали, какъ собакъ какихъ поганыхъ, ихъ тла въ т ямы, да заметали землею; оттого и пошли эти курганы.

— А за Трубчевскъ къ Усоху — тамъ какіе курганы? Тоже татарскія могилы?

— Ни, т — не могилы.

— А что жъ?

— Т курганы.

— Отчего жъ пошли т курганы?

— А кто ихъ знаетъ! Мало ли народъ что болтаетъ! всего не переслушаешь.

— Что же народъ болтаетъ?

— Болтаетъ народъ, что вс т курганы какіе-то Кудеяры насыпали… кто ихъ знаетъ?

— Какіе же такіе Кудеяры были?

— Болтаютъ, что изстари жилъ какой-то народъ, Кудеярами прозывался; народъ былъ — злодй, безбожный, съ нечистою силою знался… вотъ т Кудеяры и курганы понасыпали.

— Для чего же они, эти Кудеяры, курганы т позасыпали? добивался я у старика.

— Говоритъ народъ, отвчалъ старикъ, значительно понизивъ голосъ, — говоритъ народъ, что въ тхъ курганахъ золото, серебро, да камни самоцвтные, да свчи восковыя; т Кудеяры понаклалывали, да тми курганами все золото, серебро позасыпали.

— Для чего же?

— Клады клали.

— Находили эти клады?

— Нтъ, не слыхалъ я, чтобъ т клады кому въ руки дались: ихъ достать никакъ нельзя.

— Отчего же?

— Съ большими заклятіями положены.

— Будто теперь никто ужъ и не знаетъ заклятій?

— Видно, мало знающихъ.

— А никто не пытался достать эти клады?

— Какъ не пытался? пытался, да только толку въ томъ мало: роютъ, роютъ, а все ничего не выроютъ. Вотъ первый Бугаевскій баринъ… какъ пойдешь къ Погару, Бугаевка теб по пути будетъ… такъ старый Бугаевскій баринъ все имніе на клады потратилъ, а такъ и умеръ: ни одного клада не нашелъ… А сколько денегъ потратилъ? все имніе продалъ на клады эти.

— Отцы наши, кормильцы! заголосилъ сзади меня тонкій бабій голосъ.

Я обернулся: сзади меня стояла женщина лтъ тридцати съ небольшимъ, съ виду очень здоровая, держа за руку мальчика лтъ пяти или шести. Какъ мальчикъ, такъ и сама женщина были до-нельзя грязно одты: по взгляду видно было, что они своей одеждой хотли произвести сильный эффектъ на благочестивыхъ богомольцевъ.

— Ты отколь? спросилъ ее довольно грозно мой прежній собесдникъ старикъ.

— Да мы изъ Любовна! отвчала женщина.

— А

вы, родимыя, сами-то изъ какихъ такихъ мстовъ?

— Мы крестьяне господина Апраксина, отвчалъ вамъ-то съ разстановкой старикъ.

— Апраксинскіе! протяжно, не то подтвердительно, не то вопросительно, проговорила женщина.

— Да, мы Апраксинскіе! строго заговорилъ старикъ. А ты, баба молодая, работать не работаешь, а по міру ходишь; по міру ходишь — святой милостыней питаешься.

— А что жъ, что питаюсь?!

— А то, что грхъ большой!

— Какой же грхъ?

— Да кто теб святую милостыню подастъ, на твою душу вс грхи того, какъ на шею жерновъ — вотъ что!.. Вотъ какой грхъ!.. Баба ты еще молодая, а ходишь но міру, святой Христовой милостыней побираешься да питаешься!

— А самъ-то ты не побираешься?! самъ Христовымъ святымъ именемъ не кормишься?! завопила женщина-побирушка, горячась все боле и боле. Вишь какой святой! А ты посмотрлъ бы у меня на дворъ да на хату, да посл того ты бъ меня и казнилъ, коли стою! Я побираюсь, а онъ свой хлбъ стъ!.. У меня пять человкъ дтей, а работниковъ только и есть, что я одна!.. Тоже учитъ!.. А работниковъ только я, да вотъ еще на помогу чертенокъ!

Тутъ женщина — не извстно, для какой причины — дала своей помог довольно значительнаго подзатыльника, мальчишка-помога разревлся.

— Чего ты? крикнула на него мать, мазнувъ его по глазамъ, по носу и губамъ своимъ грязнымъ рукавомъ, думая тмъ принести въ надлежащій порядокъ несчастнаго ребенка. — Чего еще разревлся?.. Вишь учить уметъ, продолжала она опять въ пользу моего собесдника — учить уметъ, а самъ, небось, по міру ходитъ, милостыней Христовой святою питается, а другимъ, поди ты, другимъ — грхъ.

— Я, матушка, слпъ.

Тутъ только я замтилъ, что мой собесдникъ слпой. Онъ такъ вольно себя держалъ, что я никакъ этого не подозрвалъ; но довольно было взглянуть ему въ глаза, чтобъ увриться въ справедливости его словъ: на обоихъ глазахъ были бльма.

— А что жъ, что ты бльмастый! кричала баба, — а вишь, какой кряжистый, да здоровый!.. Да и съ бльмами-то своими, захотлъ-бы, нашелъ работу? Какой здоровый, а работать, небось, солоно!

— Матушка! заговорилъ старикъ, — матушка, кость только у меня широка, костью я широкъ, а силы-то: на гору взойду — задыхаюсь; право, на гору не взойду.

— Задыхаешься! на гору не взойдешь!.. а какъ посмотрть въ хату-то подъ кутомъ, небось, что твой кладъ!.. Тамъ, небось, деньжищевъ-то у проклятаго!

— Нтъ, матушка, не обиждай! Сродясь сумки да подсумки не надвалъ! Прошу Христа ради хлба насущнаго, даждь намъ днесь; а про запасъ, видитъ Богъ, видитъ Богъ отродясь не просилъ! Станешь просить милостыню, другой день именемъ Христовымъ вымолишь хлба и на мсяцу такъ тотъ мсяцъ и по міру не хожу!

— Разсказывай!

— Да и разсказывать-то нечего!

— Знаемъ мы васъ…

— Дай Богъ теб путь-дорогу, человкъ почтенный! сказалъ приподымаясь старикъ.

— Не поминай лихомъ! отвчалъ я.