Из Черниговской губернии
Шрифт:
— Али совсть взяла? пла свое баба, — али стыдно стало, какъ самому правду стали высказывать!
Старикъ повернулъ въ монастырь, баба юркнула въ лсъ, а я пошелъ на большую дорогу, поднимаясь впередъ къ Погару.
Жаръ былъ страшный, дождя давно не было; даже душно было; но все таки богомольцевъ по дорог было много, въ особенности богомолицъ, съ дтьми и безъ дтей.
— Далеко ли до Бугаевки? спросилъ я одну женщину, которая вела за руку сынишку лтъ четырехъ, возвращаясь отъ обдни.
— Недалеко, родной, недалеко: верстъ какихъ шесть будетъ, а то еще пять… больше пяти не будетъ.
Простой народъ не любитъ обижать —
5
Когда проложили линію по шоссе отъ Курска до Харькова, то число верстъ увеличилось, хоть дорога и прямй сдлана. Это объясняется тмъ, что сверка версты была семисотныя, т. е. въ 700 сажень, а не въ 500, какъ теперь. Авт.
Кстати припомню, что на вопросъ одного прозжаго, сколько верстъ осталось хать? мужикъ отвчалъ: десять верстъ.
— Какъ десять?
— Да десять, батюшка.
— Ты врешь дуракъ! крикнулъ разсердившійся, неизвстно за что, прозжій.
— Чего ты ругаешься? сказалъ мужикъ: — скажу двадцать, и двадцать подешь, здсь стоять да кричать не останешься; сколько скажу, столько и подешь!
И такъ, женщина мн общала только пять верстъ, вмсто пятнадцати или всхъ двадцати.
— Да какъ же такъ? спросилъ я ее: — говорятъ, отъ Челнскаго монастыря до Погара двадцать пять верстъ слишкомъ, а отъ Бугаевки останется до Погара только верстъ десять; поэтому должно быть отсюда до Бугаевки боле пяти-шести верстъ?
— Поэтому выходитъ больше, соглашалась со мной женщина.
— Ты сама откуда?
— Изъ Любовни, родимой.
— А куда ходила?
— Къ обдн, родимой.
— И мальчишку, что ли, водила? сынокъ, чтоль, твой?
— Сынокъ, сынокъ мой, водила къ обдн: причащала, надо съ малыхъ лтъ пріучать Бога бояться.
— Правда, тетушка, правда твоя.
— Какъ не правда, родимой!.. Что, Васютка, уморились твои ноженьки? обратилась она къ своему сыну. — Дай возьму тебя на рученьки, ножки твои отдохнутъ.
Женщина взяла на руки мальчика, сняла съ головы повязанный сверхъ кички платокъ, закрыла голову сыну, и тотъ ту жъ минуту заснулъ.
Въ монастыр вс женщины, повязывая платкомъ кичку, распускали сзади по спин концы платка, который — замтить кстати — обыкновенно бываетъ темнаго цвта, — между тмъ, какъ здсь, везд я встрчалъ женщинъ повязанныхъ шаткомъ, тоже поверхъ кички чайкообразно. Этотъ головной уборъ тмъ боле похожъ на чайку, что самая кичка очень низка и что сложенный платокъ толсто наматывается книзу. Панёвы здсь встртилъ такія, какихъ въ Великой Россіи я не видлъ: здшняя панёва состоитъ изъ четырехъ, или иногда изъ трехъ полотнищъ матеріи, приготовляемой изъ шерсти исключительно для панёвъ, и эти полотнища не сшиваются, а подвязываются кушакомъ, какъ занавски; ежели панёва состоитъ изъ трехъ кусковъ, то спереди панёва не закрываетъ рубашки. Но во всякомъ случа, состоятъ ли изъ трехъ или четырехъ кусковъ, — надваютъ передникъ. Лтній костюмъ двушекъ немногосложенъ: головной уборъ состоитъ изъ
— Отчего въ церкви, спросилъ я женщину, когда она усыпила своего сына, — отчего въ церкви вс женщины были не такъ повязаны платкомъ, какъ обыкновенно?
— Какъ же можно, родимый, въ церкви платокъ скрутить? Въ церкви такъ нельзя.
— Отчего же?
— Да ужъ нельзя: въ церкви надо платокъ распустить. Хоть старуха, хоть молодая, а какъ идешь въ Божію церковь, повязывай платокъ что есть лучшій и концы распусти.
— Платокъ у васъ всегда кушенный?
— У насъ только и наряду купленнаго, что платокъ одинъ; да и тотъ прежде, въ старые годы, не покупали: полотенцемъ повязывали, хоть и въ церковь идти; теперь дома-то и ходимъ съ полотенцемъ, а идти куды-все платочкомъ повяжешь. А дома то все свое носишь, не купленное.
— Полотенце вдь тоже надо вышить красными хоть нитками; краску надо, чай, тоже покупать?
— И, гд покупать! Всего, другъ не накупишься. Да какая у насъ и краска-то. Пойдешь въ лсъ, наскоблишь шкурки съ яблонки, вотъ теб и вся краска готова.
— Когда же надо яблонку скоблить? спросилъ я: лтомъ, или зимой?
— Вотъ объ эту пору и скоблить надо. Зимой у васъ никто и не скоблитъ.
— Яблонка-то вдь портится?
— Портится, да что въ ней толку-то? Здсь лсная яблонка кислая, съ лсной яблонки яблочка не скушаешь. А съ хорошей какъ можно скоблить? Мы съ хорошей не скоблимъ.
— Вдь краски разныя; какъ же вы красите одной яблонкой?
— Яблонкой красимъ въ красное, въ черное — ольховой корой, въ желтое — купавки, а то и сандалу прибавляемъ.
— А что, тетушка, можно зайти къ теб пообдать? спросилъ я, когда мы подходили къ Любовну.
— Да и звать-то мн тебя не зачмъ, отвчала баба:- печь ноньче не топлена, да не знаю, досталъ ли хозяинъ мой хлба-то; а то во всей хат во-каково кусочка не сыщешь!
— Да я теб, родная, за обдъ твой заплачу, что будетъ стоить, сказалъ я. «Можетъ быть» думалъ я, «что баба скупится».
— И, родимый! Христосъ съ тобою! Что ты заплатишь? Если бъ у насъ постоялый дворъ держали; а то хлбъ есть — какъ не накормить человка? да бда-то вся въ томъ: хлба, какъ есть, кусочка крошечнаго въ хат нту…
— Отчего же у васъ такая бдность?
— Христосъ ее знаетъ!.. Такъ, видно, Богъ далъ… хозяинъ у меня человкъ больной…
— Чего же онъ не лечится?
— Лечится, родной, лечится.
— Да что жъ?
— На лекарство не идетъ.
— Кто же его лечилъ?
— Да вс лечили! и здсь вс лекарки, и въ город къ лекарямъ здилъ…
— Чмъ же вы питаетесь?
— А что Богъ дастъ.
— Господа, что ль кормятъ?
— Мы не господскіе.
— Какіе же?
— Мы удльные.
— Да вдь надо что-нибудь сть; дома хозяинъ больной, хлба не добудетъ.
— Я работаю.
— И всю семью кормишь?
— Чего не заработаю, міръ подаетъ.
— Что же ты, по міру ходишь?
— А что сдлаешь? Придется сть нечего, — нужда заставитъ и по міру идти.
— И сынишка твой ходитъ по міру?
— Изъ лсу въ поборъ не пускала! какъ то ршительно отвчала баба.