Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова
Шрифт:
— Вот что, дедушка. Должно нам в Москву подаваться. Акулину оставим на Степаныче и Фёкле. Тревожить дитё сейчас не след. Кстати, а где она?
— У них и обретается цельный день. Больно уж жена явонная к ней привязалась, да и Степаныч от дитя ни на шаг. Своих деток Бог не дал, вот они с Акулькой и тешатся.
— Ну и замечательно. Поутру в путь тронемся. Заложи телегу что получше, дабы дорогой не растрясло, да изволь полиции рассказать, как Павел Михайлович геройствовал, когда, не щадя живота своего, вылазки супротив неприятеля учинял. Ну и ты, Пахом, подтвердишь, ежели потребуется.
— Вестимо, подтвердим и скажем
— Тогда до завтра, дедушка. Проводи Пахома в людскую и меня разбудить не забудь, ежели почивать ещё буду! — отдала последние распоряжения Анна и, холодно кивнув мастеру, отчего тот готов был сквозь землю провалиться, поднялась к себе в комнаты.
«А ведь это он из-за меня!» — оправдывала Овчарова Анна, выплакавшись вдоволь. «И зачем я ему сказала о письме дядюшки?! Глядишь, всё бы само и разрешилось», — уткнувшись в подушки, корила себя она. «Нет, пожалуй, само б не разрешилось». Она тяжело вздохнула. «Дядюшка определённо желает знать его положение или держит в уме какой тайный умысел…» — мучилась сомнениями она.
Подчинясь прихотям натуры, Ростопчин написал Аракчееву.
«Сегодня докладывать не стану, недосуг», — глядя на изящные бронзовые часы с танцующими нимфами и сатирами, замершими в фривольных позах, рассудил Аракчеев, с явным неудовольствием перелистывая источавшие тонкий аромат страницы.
Ростопчин любил душиться и делал это не один раз на дню. Аракчеева задело, что о таком важном деле он узнаёт постфактум, притом не от государя, а от московского генерал-губернатора, да и то мимоходом. «Стало быть, мы имели своего человека в стане Бонапартия, а я об том ни сном ни духом», — почёсывая пером за ухом, мрачно кряхтел Алексей Андреевич. Избавившись от одного арестанта [72] , он не имел ничего против другого, но, привыкший контролировать всё и вся в империи, уязвлён был в самое сердце. На следующий день в ходе доклада императору он вспомнил о давеча полученном письме. — Вчера прибыл курьер от графа Ростопчина… — делая недоумённое лицо, приступил к изложению вопроса Аракчеев.
72
Посланный с письмом Наполеона Яковлев по приезде в Петербург был доставлен в дом Аракчеева, где и содержался под арестом. Через месяц государь простил его и выслал из столицы.
— Что имеет сообщить нам любезный Фёдор Василич? — по обыкновению, оживился Александр, когда получал известия из освобождённой столицы.
— Его сиятельство изволит справляться о некоем ротмистре, взятом под арест за подделку государственных ассигнаций. — Аракчеев решил подпустить туману и зайти с чёрного хода.
— Как зовут оного?
— Овчаров, ваше величество!
— И он арестован?! — Александр нахмурился.
— Да, ваше величество! При нём нашли денежноделательный станок, гравировальные доски,
— Освободить немедля! — распорядился царь. — Ротмистр Овчаров действовал по нашему согласию и приказу, — глядя на изменившегося в лице Аракчеева, строго вымолвил он. «Должны же быть в государстве потаённые сферы, ведомые одному мне и неизвестные дражайшему Алексею Андреичу», — с нескрываемым злорадством торжествовал Александр. — Отпиши Ростопчину, чтоб отпустил ему казённых денег и выдал подорожную до Петербурга. Оный ротмистр достоин награды, а не тюрьмы, mon cher Алексей Андреич, и я желаю исполнить свой долг государя.
Анна, Пахом и Игнат прибыли в Москву засветло, часу в шестом пополудни. Когда проезжали Красной площадью, их взору предстала необычная картина. Приехавшие из разных городов с товарами купцы устроили близ сгоревших лавок шалаши, сделанные из досок, лубков и рогож. Самые разнородные предметы складировались в кучу без какой-либо сортировки. В одном и том же шалаше продавались чай и дёготь, сахар и соль, пенька и шёлковые материи, старое железо и галантерейные вещи. Шалаши стояли в линию, образовывая целые улицы, на которых толпились покупатели. Множество товара лежало на земле на расстеленных рогожах. Торговля шла бойко и с прибытком.
— Гляди, барынька! Жисть-то в Первопрестольную возвертается! — радостно восклицал Игнатий, крутя головой во все стороны.
— Бог даст, столица наша отстроится и ещё краше станет! — вторила ему улыбавшаяся Анна.
Свернув в Глинищевский переулок, коляска подкатила к нарядному, незатронутому пожарами дому, где помещалась канцелярия обер-полицмейстера.
— Так это же модный дом госпожи Обер-Шальме, я здесь платья на заказ шила! — удивлённо воскликнула Анна, вылезая из коляски.
— Был-с Обер-Шальме, а таперича канцелярия его превосходительства генерала Ивашкина, — покровительственно пояснил стоявший в карауле солдат. — Обер-Шельма сия, пожитки собрав, с хранцузами сбежала, а дом ейный под канцелярию забрали.
— Спасибо, любезный! — опустила монету в карман служивого Анна. — Нам бы господина обер-полицмейстера повидать, — просительно посмотрела на солдата она.
— Дык вона ихняя бричка с кучером стоит. Значица, господин генерал здеся пребывать изволют. Идите, барышня в дом, там его и найдёте, а люди ваши пущай возле коляски обождут, — расставив всех по местам, распорядился караульный и, с важным видом оглядев улицу, вернулся к себе в будку.
Уяснив суть ходатайства Анны, Ивашкин сделал озабоченное лицо и собрался было уж отказать, сославшись, что Овчаров не подлежит его юрисдикции. Однако, взглянув на молящие глаза просительницы, смягчился.
— Стало быть, предмет ваших… э-э-э… поисков приходится женихом вам? — кашлянув в кулак, переспросил он.
— Да, ваше превосходительство! Ротмистр Овчаров жених мой и герой, арестованный по недоразумению! — пылко воскликнула она.
— По вашему выходит, все арестованы по недоразумению, — ворчливо буркнул Ивашкин, о чём-то размышляя. — Вот что, барышня! Сейчас я должен быть у его высокопревосходительства господина градоначальника. Ежели хотите, поедемте со мной. Я доложу графу ваше дело, и ежели его сиятельство сочтут возможным, оне выслушают вас. — Ивашкин решил не вдаваться в детали, а попросту свести Анну с Ростопчиным, освободив себя он лишних хлопот.