Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Шрифт:
К этому же времени относится попытка властей влиять на заграничную периодику, на известия в ней о России, которые потом часто попадают и в русские газеты и журналы. В какой-то степени попытка направлена и против Герцена. В 1862 г. Валуев подает царю всеподданнейшую записку об информационном агентстве «Рейтер», депеши которого печатают в газете «Times» и в лучших европейских газетах и журналах. Отличительная черта депеш, по мнению Валуева, — правдивость содержания, придающая им большой вес, доверие общества; они являются заслоном от появления искаженных известий; в них нередко печатаются и сведения из правительственных источников; только Россия в этом отношении является исключением; иностранные издания не могут иметь в ней своих корреспондентов, должны довольствоваться скудными, часто неверными источниками, почерпнутыми из частной переписки, из рассказов путешественников, из иностранных газет (польских, бреславских, силезских), из статей, неприязненных к России, умышленно искажающих события; поэтому в иностранных газетах почти ежедневно публикуются статьи о России с ложными известиями, превратными суждениями, враждебными правительству; они редко получают отпор в русских изданиях, так как последним не всегда доступны сведения, о которых идет речь в иностранной журналистике. Валуев считает, что следовало бы: 1. предупреждать появление в иностранных
А между тем продолжалась работа по подготовке нового цензурного устава, уже в рамках министерства внутренних дел. Между Валуевым и Головниным ведутся переговоры, уточняется проект устава, подготовленный Валуевым. Головнин с многим не согласен: он возражает против использования, как переходной меры, сочетания предварительной цензуры с администтративными взысканиями: такие взыскания, когда статья уже проникла в публику, только увеличат к ней внимание. Не одобряет Головнини и прекращения изданий после двух предупреждений; оно нарушит право собственности, вызовет недовольство издателей, вложивших в издание значительный капитал, не виноватых в направлении газеты или журнала; взыскания должны накладываться только на редакторов; требуя устранения последних, необходимо сохранить за издателями право собственности (341-43). Головнин считал необходимым исключить из проекта устава систему предупреждений; он предлагал дать редакторам право выбора между предупредительной и карательной цензурой; при выборе второй редактор должен вносить залог и подвергаться взысканию по суду, а не по административному распоряжению. Головнин настаивал на необходимости. четче разграничить роли и права редактора и издателя. Он считал возможным предоставить администрации право требовать смены редактора и без судебного приговора. В итоге Головнин заявлял, что считает предварительную цензуру несостоятельной и полагает полезным вовсе отменить ее, заменив взысканиями по суду. Так как нет ни малейшей надежды осуществить его предположения, он допускал предлагаемые в проекте Валуева меры, как временную уступку обстоятельствам и просил присоединить его рассуждения к числу приложений, представленным по сему предмету в Государственном Совете (343, 349). Лемке, не без основания, предполагает, что Головнин и в данном случае разыгрывал ловкую игру, создавая видимость либерализма, а некоторые историки цензуры поверили ему.
Валуев немного растерян. Ему не ясно, как реагировать на замечания Головнина, довольно существенные. Но он продолжает действовать. Происходит совещание Совета по делам книгопечатанья. Распределяются обязанности. Председательствующим становится А. Г. Тройницкий. Заведование исполнительной частью возложено на председателя Петербургского цензурного комитета. Составлен перечень обязанностей Совета, осуществляющего общий надзор над цензурой (269). Постоянное же конкретное наблюдение за литературой и журналистикой, как и после 10 марта 62 г., возложено на 5 членов Совета и 6 чиновников особых поручений. Они должны контролировать издания за период с 63 г. (195). Появляется распоряжение цензорам: обращать внимание не только на мысли, факты, мнения, форму их изложения, но и на общее направление статей, всего издания, соблюдать особую осторожность, не допускать того, что противоречит основным началам. По мнению Валуева, многие издания занимаются систематическим осуждением правительственных постановлений. Он грозит временными приостановками таких изданий; хотел бы избежать репрессий, но сама печать принуждает его к крутым мерам (271).
А комиссия Оболенского продолжает работать над цензурным уставом. Вернее, это уже другая комиссия, при министерстве внутренних дел. 14 января 63 г. высочайший указ о ней по докладу Валуева. Оболенский получает благодарность и за предыдущий и за новый проекты (Ле м^2 46–63). На первом заседании комиссии 19 февраля 63 г. приняты основные положения нового проекта: предварительную цензуру следует отменить; одновременный полный переход от предварительной к картельной цензуре не может быть осуществлен из-за отсутствия соответствующего устройства суда (т. е. необходимо сначала провести судебную реформу, чтобы новый суд мог рассматривать и литературные вопросы); в данный момент нужны определенные переходные меры, касающиеся цензуры. На последнем, тринадцатом, заседании проект утвержден, уточняются его детали. Повторяются главные положения временных правил 62 г. (318). По некоторым вопросам возникают споры; прежде всего о цензуре периодики, о праве министра выносить административные взыскания, о залоге, о роли суда присяжных и пр. Разнобой мнений. Валуев, естественно, ратует за возможно большую власть администрации, за право предостережений; он подробно доказывает необходимость их, но все же соглашается, что последние считаются в течение одного года, а затем аннулируются. В конце июня 63 г. комиссия закончила работу, ее проект передан Валуеву, Головнину, другим сановникам, в том числе министру юстиции, позднее министру почт и телеграфа, начальнику III Отделения. Весьма широкая экспертиза, поправки, изменения. Но всё же обсуждение проходит только в кругах администрации (333).
Работа комиссии Оболенского была подробно освещена в статье Е. Ф. Зарина «Печатные льготы по проекту устава о книгопечатании», опубликованной в журнале отнюдь не демократическом, редактируемом в это время А. Ф. Писемским («Библиотека для чтения» 63. П). Тем не менее, автор приходит к довольно смелым выводам: задача, поставленная перед министерством внутренних дел, совершенно неразрешима; цензура может или господствовать над литературой, подавлять ее или не существовать вовсе; существовать немножкоона не может; если есть цензура, то цензоры пользуются неограниченной властью; как только эта власть ограничивается какой-либо легальной, действительной гарантией — цензуры больше нет; уменьшение цензурного произвола невозможно; он может быть или полным или вполне уничтоженным; попытки создания переходной степени от неограниченной
Комиссия Оболенского гордилась своим знакомством с иностранными законами о печати, в частности с французскими. Упоминая об этом, Зарин отмечал, что, при такой её эрудиции, имелась надежда: комиссия поймет «величайший недостаток всех этих законодательств» — стремление защитить общество от печати, считая ее силой зловредной по своей сущности, старание сделать беззащитной саму печать. По мнению Зарина, от такого взгляда не могут отрешиться и ныне. А он давно устарел, не отвечает потребностям времени. Пережитки его сохранились во многих странах; они отражены даже в законах о печати в Англии, но там их около 170 лет никто не соблюдает.
Еще более радикально о проекте нового цензурного устава высказывается «Русское слово». В нем утверждается, что новый устав полностью подчиняет литературу личному усмотрению власти, которая будет следить за преступлениями печати и карать их; всё здесь зависит от строгости или снисходительности власти; лучше уж цензура предварительная, где тоже многое зависит от власти (можно назначить таких цензоров, что им предпочтешь цензуру карательную). Можно и суд такой сформировать, ввести такие административные взыскания, что каждый предпочтет цензуру предварительную. Основная мысль статьи: любые формы цензуры могут одинаково служить для подавления печати, если правительство захочет по-прежнему её обуздания. Намек, что захочет.
Объявление «Современника» на 64 г. — тоже отзыв на готовящиеся цензурные изменения, как бы предчувствие своей кончины. В нем идет речь о неопределенности и колебаниях цензурной политики, о вредном действие этого на журналистику, вынужденную в последние годы приноравливаться к такой политике. Выражается надежда, что подобная неопределенность приходит к концу и будут четко определены границы, в которых журналы получат возможность действовать самостоятельно, независимо, без всяких опасений, существующих в настоящем. «В этой надежде мы и решаемся продолжать издание „Современника“ в 64 году» (335). Вроде бы какой-то оптимизм, но очень грустный по тону.
7 февраля 64 г. отзыв барона Корфа на проект устава. Чувствуя уменьшение влияния Валуева, Корф занял более либеральную позицию (357-61). Он выступает за отмену предупредительной цензуры: все сознают необходимость такой отмены; она соответствует всему строю общественного движения, на путь которого вступила Россия (т. е. эпохе реформ- ПР); противники цензурной реформы словами постепенностьи осторожность,по словам Корфа, скрывают противодействие всякому серьезному шагу по пути развития, а ведь в последнее время стало ясно, что большинство общества на стороне порядка и государства; их не надо опасаться.
Впрочем, и сам Корф — сторонник разумной постепенности, не противоречащей коренным изменениям. Поэтому, по его мнению, нельзя сразу передать печать в ведение судов; ни общество, ни судебные органы не освоятся сразу с явлениями свободной печати, если будут знать о ней только понаслышке; поэтому надо дать обществу возможность пользоваться этой свободой настолько, чтобы она стала входить в нравы, образовывать взгляды и понятия; столь же необходимо не отменять сразу средства предупреждения «увлечений слова», что будет на пользу самой печати (361). Корф призывает решительнопризнать начала карательной системы, которая является окончательной целью; цензура же и ненормальныеограничения — только временная мера. В проекте же Валуева, по мнению Корфа, сохраняется прежний порядок, несколько измененный, а не новый закон, основанный на новых началах: по-прежнему преобладает предварительная цензура; положение большей части литературы не только не улучшается, но еще более стесняется введением некоторых новых строгостей и ограничений. По словам Корфа, в проект следовало бы внести ряд изменений: к бесцензурным относить издания не в 20, а в 10 печатных листов (тогда без предварительной цензуры сможет выходить 1/3, а не 1/7 всех изданий); применять это правило во всей России, а не только в столицах; 3. выбор бесцензурных изданий определяется не министром, а самими издателями; сколь возможно, уменьшить влияние администрации; новый устав ввести только после введения новых судебных учреждений; министр внутренних дел не должен иметь права в экстренных случаях принимать решения без рассмотрения их в Совете Главного управления по делам книгопечатанья; следует расширить роль Совета…, сведенную в проекте до минимума; окончательные решения по важнейшим делам принимает только Совет, а не министр; сам Совет должен состоять из трех представителей министерства внутренних дел, двух, избираемых ежегодно московской и петербургской судебными палатами и одного попеременно от Московского и Петербургского университетов (364). Корф резко протестует против права министра накладывать на печать административные взыскания; он признает, как временнуюмеру, право выносить их коллегиально, но никак не по личному произволу; Совет выносит решения большинством голосов, а при обсуждении вопроса об административных взысканиях и судебных преследований председатель не имеет права «преимущества голоса» (т. е. имеет только один голос, а не два — ПР). Предлагается исключить из проекта пункт о внесении залогов, критикуется пункт о сохранении прежнего порядка цензуры иностранной, который, по мнению Корфа, свидетельствует об излишней строгости и недоверии к произведениям иностранной литературы (365-67). Таким образом, Корф выступает сторонником ограничения власти Валуева, считавшего его единомышленником, против возможного произвола министра. Конечно, речь не шла о принципиальных расхождениях, в отзыве отражались внутриведомственные свары, не меняющие сути подхода, борьба конъюнктурных, карьерных стремлений; желание «активно участвовать», влиять, продемонстрировать свою роль и «подсидеть» соперника. Валуева сильно огорчили неожиданные для него возражения Корфа, очень ловко написанные. Он понимал, что Корф ознакомит с ними других членов Совета. А тут еще осложнились отношения между Валуевым и Головниным по вопросу о студенческих беспорядках (Валуев занимал более жесткую позицию). На какой-то момент усилилось влияние великого князя Константина, покровительствовавшего Головнину.