Из развода с любовью
Шрифт:
Я вздрогнула, почувствовав как ладонь обхватила маленькая, но твердая рука сына и с удивлением посмотрела на мальчика. Тот, не раздеваясь, подошел и встал впереди, будто прикрывал меня от врага. Напряженный взгляд буравил бывшую подругу так осознанно, что по спине пробежал холодок: неужели знает? Нет, невозможно. Я никогда не плакала при нем, не рассказывала, старалась скрыть боль, наполнявшую меня до краев, как каша горшок. Тот самый, который «горшочек не вари».
Но семилетние мальчики бывают очень проницательными. Твердая линия подбородка заострилась еще сильнее, когда сын произнес:
–
– Анфиса, тебе пора, - тут же отозвалась я.
– Но…
– Без «но», тебе пора, - и, повернувшись к Мише, продолжила, игнорируя присутствие постороннего: - Как день прошел? Окружающий проверяли? А с кем играл на перемене? Тебя никто не обижал? А ты никого не обижал?
Снова послышался стук набоек по плитке, но в этот раз шаги удалялись. Подруга остановилась на пороге, когда дочь повторно крикнула ее имя и потянула вверх ручки, но Клара Гавриловна как опытный переговорщик, отвлекла юную террористку звенящими ключами.
Раздался щелчок входной двери, свидетельствующий, что незваная гостья ушла. Мы остались в квартире одни, и можно наконец спокойно дышать. Вот только больше не дышалось.
Свекровь прошла в кухню, достала со стола чистую тарелку зачем-то намылила ее моющим средством. Она остервенело терла посуду, будто не видела, что делает. Я следила за мельтешением рук как за релаксирующим видео: в образовавшемся пенном шаре то и дело мелькали белые пальцы.
– Мам, - протянул сын, возвращая меня обратно в реальность. Я вздрогнула, и только теперь смогла выдохнуть.
– Миша, Варя, идите мыть руки и будем ужинать.
– Обедать, - поправил Михаил.
Переведя взгляд на часы констатировала, что было всего половина третьего. Господи, до чего же долгий, просто бесконечный день.
Дети побежали в ванную, и, только оставшись без свидетелей, Клара Гавриловна дала волю чувствам.
– Я видела Олежика. Рубашки совсем мятые, Ян. Эта ведьма ему их не гладит.
По дрогнувшему голосу было заметно, что это действительно беспокоит свекровь, но жалеть еще и ее не было времени и внутренних сил. А потому я произнесла:
– Не переживайте, я прекрасно знаю Анфису, она гладит вашему сыну кое-что другое.
И, не дожидаясь ответа, пошла в зал, надеясь избежать обсуждений трудностей семейной жизни моего бывшего. В углу комнаты горела елочная гирлянда, крохотные желтые огоньки мигали вразнобой как в худшем кошмаре эпилептика. Картинка стала терять четкость, всполохи света мутнели, становясь похожими на невнятные пятна. На стеклышки. Кажется, что жизнь, такая понятная и логичная, разбилась вдребезги и наполнила все вокруг острыми осколками, о которые так легко порезаться. Как много всего произошло за сегодня. И хорошего, и нелепого, и плохого. Я посмотрела на перемотанную бинтом ладонь, будто еще не верила, что все это случилось на самом деле.
Но боль
– А мне нравится белая елка, - раздался спокойный голос сына, - ты не расстраивайся, белый цвет тоже красивый, и такой ни у кого нет, я спрашивал в классе.
– Она не белая, милый, она седая. Кажется, наше дерево видело слишком много всякого и теперь ему необходима краска для волос.
– Прям как тебе? – с сомнением спросил он.
– И мне тоже, - кивнула я.
Глава 6
В ночь перед самым страшным днем меня одолела бессонница. Несколько часов искала удобную позу на диване и только к утру смогла задремать. Пробуждение больше походило на выход из комы: в глазах песок, в ушах вата, во рту кошачий лоток и даже немного тошнит от усталости. Я постаралась сфокусировать взгляд на мерцающих огоньках, которые зажег для меня Миша перед школой, но вид белой елки не радовал. Впрочем, сегодня меня бы не обрадовало ничего, даже Ченгинг Татум с фисташковым эклером в зубах в позе ласточка на пороге.
На часах десять утра, на календаре двадцатое января, на душе редкостная мерзость и туман. Идеальное время для развода.
– С тобой разберусь вечером, - мстительно кивнула в сторону елки-блондинки и направилась в душ. Самым сложным было решиться, в чем пойти и, и поразмыслив пару минут, я выбрала брюки и белую рубашку. Снова.
Хоть красивые платья из вискозы подмигивали мне с вешалок, я решила не наряжаться для суда. В конце концов, это даже нечестно. Когда мы были женаты, Олег видел меня уставшей, замученной, в спортивных штанах с пузырями на коленках. И он разводился с той женщиной, а не этой роковухой в леопардовой шубе, которая внезапно обнаружилась во мне. Сегодняшняя Яна не имела никакого отношения к той, старой.
Телефонный звонок прервал моим мысли. На экране высветилось имя Виталика, общение с которым прекратилось после нашего неудачного поцелуя. Точнее, с поцелуем было все отлично, а вот в том, как он ушел, и в том, что я никак не отреагировала после – таилась легкая интрига. Прямо как в мышьяке, подмешанном в столовский борщ. Нам нужно было так много объяснить друг другу, что оба предпочли молчать и сделали вид, что ничего не было. А наше общение ограничилось работой, и сейчас, к примеру, я знала, о чем он хотел поговорить. Никаких сюрпризов, трепета и бабочек в животе, мой внутренний коллекционер пригвоздил каждую порхающую тварь иголкой к бархотке и засунул под стекло.
– Я подъеду после обеда, у меня небольшие дела, - уклончиво ответила я на прямой вопрос. Игнатов был предельно лаконичен и не тратил время на приветствия. – Да, в центре, нет, на такси. Виталик, я опоздаю не больше чем на час, вы с Серпантином начните сами, введете его в курс дела, а там и я освобожусь.
Пропускать первый день съемок документального фильма о домашнем насилии не хотелось. Особенно после провала с пресс конференцией, на которую старый рокер просто не явился. И пока генеральный изволил чилить и покорять волны на своем серфе, сады Алтая требовали отчетов и жаждали крови. Игнатовской, разумеется.