Из самых глубин забвения

Модиано Патрик

Она перешла бульвар Опост Бланки и двинулась по улице Корвизар. Я шел за ней вниз по склону. Она вошла в продовольственную лавку. Когда она оттуда вышла, по ее походке я понял, что ее сумка стала тяжелее.

На маленькой площади перед сквером стоит кафе под названием "Мюскаде Жюниор". Я посмотрел снаружи в окно. Она стояла у стойки, поставив сумку на пол, и пила пиво. Я решил не заговаривать с ней и не идти за ней дальше, чтобы узнать ее адрес. Я боялся, что после всех этих лет она меня не вспомнит.

Сегодня, в первое осеннее воскресенье, я еду в метро по той же линии. Поезд идет над деревьями бульвара Сен-Жак. Их ветви нависают над рельсами. У меня создается ощущение, что я нахожусь между небом

и землей, что я убегаю от настоящего, от моей нынешней жизни. Ничто меня больше ни к чему не привязывает. Через несколько минут, у выхода со станции Корвизар, похожей, благодаря своей застекленной крыше, на провинциальный вокзальчик, я словно войду в проделанную во времени дыру и исчезну навсегда. Я спущусь по склону улицы, и, может быть, мне посчастливится ее встретить. Она наверняка живет где-то поблизости.

Я хорошо помню, что пятнадцать лет тому назад у меня уже было то же состояние духа. Однажды, в августовский день, я ходил в мэрию парижского пригорода Булонь-Биянкур за своим свидетельством о рождении. Вернулся я пешком через Порт д'Отёй и авеню, окаймляющие ипподром и Булонский лес. Я временно жил в гостинице неподалеку от набережной, за садами Трокадеро. Я еще не решил, останусь ли в Париже окончательно или, продолжая писать книгу о "портовых поэтах и романистах", съезжу в Буэнос-Айрес, чтобы разыскать аргентинского поэта Гектора Педро Бломберга, некоторые строфы которого очень меня заинтриговали:

Шнейдера убили прошлой ночью

В принадлежащем парагвайке кафе

Глаза его были синие очень

А лицо - бледное совсем...

Наступал вечер, но еще сияло солнце. Перед площадью Мюэт я сел на скамейку в сквере. Этот квартал напоминал мне о детстве. Автобус 63, в который я садился на Сен-Жермен-де-Пре, останавливался на Мюэт, и, проведя день в Булонском лесу, его надо было ждать часов около шести вечера. Я тщетно пытался вызвать другие, более недавние воспоминания, но они относились к прежней жизни, и я был не очень уверен, что прожил эту жизнь.

Я вытащил из кармана свидетельство о рождении. Я родился летом тысяча девятьсот сорок пятого года, и однажды после обеда, около пяти, мой отец пришел в мэрию подписать метрику. Я хорошо видел его подпись на выданной мне ксерокопии: она была неразборчива. Потом он вернулся домой пешком по пустынным в то лето улицам, на которых в тишине раздавались хрустальные звонки велосипедов. Стояла такая же погода, как сегодня: тот же солнечный вечер.

Я засунул свидетельство о рождении обратно в карман. Я был во сне и мне было необходимо проснуться. Узы, связующие меня с настоящим, растягивались все больше. Было бы действительно досадно кончить свои дни на этой скамье с потерей памяти, не в силах даже дать свой адрес прохожим... К счастью, у меня в кармане лежало свидетельство о рождении. У заблудившихся в Париже собак на ошейнике написаны адрес и телефон хозяина... Я пытался объяснить себе зыбкость моего состояния. Я не видел никого уже несколько недель. Те, кому я звонил, еще не вернулись из отпусков. А кроме того, зря я выбрал гостиницу далеко от центра. В начале лета я собирался оставаться в ней совсем недолго, а потом снять квартирку или комнату. Закрадывалось сомнение: действительно ли мне хочется остаться в Париже? Пока не кончится лето, мне будет казаться, что я всего лишь турист, но в начале осени улицы, люди и вещи вновь обретут свой повседневный цвет: серый. И я спрашивал себя, хватит ли у меня мужества снова раствориться в этом цвете.

Я, несомненно, достиг конца определенного периода моей жизни. Он длился лет пятнадцать, а теперь наступил мертвый сезон, пока не сменю кожу, Я попытался перенестись на пятнадцать лет назад. Тогда тоже что-то дошло до своего предела. Я отдалялся от родителей. Отец назначал мне встречи в кафе, в

вестибюлях отелей или привокзальных буфетах, словно специально выбирал места, где люди не задерживаются, чтобы избавиться от меня и убежать со своими секретами. Мы молча сидели друг против друга. Время от времени он бросал на меня взгляд исподлобья. Мать говорила со мной все громче, я догадывался об этом только по её губам: между нами словно стояло заглушающее ее голос стекло.

А потом стали разлагаться на части следующие пятнадцать лет: всего-лишь несколько расплывчатых лиц, несколько смутных воспоминаний, чей-то прах... Я не испытывал ни малейшей грусти, наоборот - облегчение. Начну с нуля. Из этой блеклой и невыразительной череды дней еще выделялись только те, в которые я познакомился с Жаклин и Ван Бевером. Почему этот эпизод, а не какой-либо другой? Может быть потому, что он был не закончен.

Скамейка, на которой я сидел, оказалась теперь в тени. Я перешел на другую строну газона и уселся на солнце. Я чувствовал себя легко. Мне не надо было больше отдавать отчет кому-либо, мямлить извинения, лгать. Я стану другим, и перевоплощение будет таким глубоким, что те, с кем я встречался в последние пятнадцать лет, больше меня не узнают.

Я услышал за спиной шум мотора. Кто-то ставил машину на улице, на углу сквера. Мотор заглох. Хлопнула дверца. Вдоль ограды сквера шла женщина. Она была в желтом летнем платье и солнечных очках. Шатенка. Я плохо различал ее лицо, но сразу же узнал походку - ленивую такую. Шаги ее становились все медленнее, словно она колебалась, в каком направлении идти. Потом вроде бы решила. Это была Жаклин.

Я вышел из скверика и пошел за ней. Догнать ее я не решался. Может быть, она меня не вспомнит. Волосы у нее были короче, чем пятнадцать лет тому назад, но эта походка не могла принадлежать никому другому.

Она вошла в один из домов. Заговаривать с ней было слишком поздно. Да и что бы я ей сказал? Эта улица была так далеко от набережной Турнель и кафе "Данте".

Я прошел мимо дома и посмотрел на номер. Действительно ли она тут живет? Или только пришла в гости? Я даже задал себе вопрос: можно ли узнать человека со спины, по походке? Я повернул назад, к скверу. Ее машина стояла на том же месте. Я чуть не оставил ей записку на ветровом стекле с номером телефона моего отеля. На станции обслуживания на авеню Нью-Йорк меня ждала машина, которую я взял напрокат накануне. Эта мысль пришла мне в голову в отеле. Квартал показался мне таким пустым, а путь пешком или на метро по августовскому Парижу таким одиноким, что перспектива располагать автомобилем утешила меня. Так у меня будет впечатление, что я в любой момент, как только захочу, могу уехать из Парижа. Последние четырнадцать лет я чувствовал себя пленником других и себя самого, и все мои сны были похожи друг на друга: это были сны о бегстве, об отъездах на поездах, на которых я, к несчастью, опаздывал. До вокзала я ни разу не добирался. Я терялся в переходах и на платформе, а поезд метро все не шел. А еще мне снилось, что, выйдя из дома, я сажусь за руль огромного американского автомобиля, который мчится по пустынным улицам к Булонскому лесу, но шума мотора я не слышу и испытываю ощущение легкости и блаженства.

Хозяин станции обслуживания вручил мне ключ зажигания. Я увидел его удивление, когда я дал задний ход и чуть не врезался в одну из бензоколонок. Я боялся, что не смогу остановиться на следующем светофоре. Так было в моих снах: тормоза отказывали, я не останавливался ни на одном светофоре и ехал в обратном направлении по улицам с односторонним движением.

Мне удалось поставить машину перед отелем. Я попросил у администратора телефонный справочник. По тому адресу Жаклин не оказалось. Но за пятнадцать-то лет она, разумеется, вышла замуж. Чья же она жена?