Из тени в свет перелетая
Шрифт:
– Вода!
– крикнула Лиза, распахнув дверь ногой. И тут же споткнулась о порог, выронив бидон.
Алиса стояла мокрая с ног до головы.
– Ничего, ничего, - быстро успокоилась она.
– Ребенок помогает, как может.
Алиса красила веки синим и пудрила нос, готовясь вести внучку в цирк.
Часов в шесть утра соседка Антонина Взвизжева, белесая и хро-мая, кричала в окна дома No 9, распахнув калитку в сад. Дом спал. На веревке между спиленными до половины деревьями сушились простыни. Пу-таясь в развешанном белье, Антонина разъярялась все сильней. Крушила кусты бузины.
– Так больше не может
– кричала она в запотевшие окна.
Дом спал. Простыни раздувались на ветру, мягко шлепая лицо Антонины.
Если Лиза долго не засыпала, Инесса Донова пела:
– Антонина придет, нашу Лизу заберет...
Лиза затихала испуганно.
Инесса Донова смотрела, как рабочие на сцене "Красного факела" вешают декорации - голубое картонное небо с белым облачком и под ним море такой же светлой синевы к утреннему спектаклю "По щучьему веленью".
– Вносите, вешайте лазурь!
– крикнула Инесса из зала.
– Она того?
– спросил один из рабочих.
– Кто?
– Да гардеробщица наша.
– Она одна дура на весь район. Она стихи сочиняет. Извест
ный в городе человек!
– Я, Лизонька, давно в театре работаю. Не думай, что просто прибираюсь, как Антонина кричит по утрам. У нас и гардеробщицы все, и уборщицы, и осветители своих детей на спектакли детские по воскресеньям водят, мы тоже поедем, что мы, хуже других?
– говорила Инесса, стоя утром перед зеркалом. С бабушкой в цирк и на демонстрацию, со мной - в театр... Семья как семья, мало ли что там про нас наговаривают.
Она красила свое сморщенное испитое лицо: веки синим, ресницы черным, черными полосками вдоль век удлиняла глаза, душилась духами "Пируэт".
– Хочешь подушу?
– и она брызнула на Лизу из крученого флакона.
Перед входом в театр, в глубине нераспустившегося еще сквера, из груды камней торчал широкий каменный кулак с факелом.
– Я без билета, но здесь работаю, - сказала Инесса билетерше. Пропустите меня!
Рабочие сцены молча проводили нарядных детей, покупали в фойе батончики "Шалунья". Билетерша лениво посмотрела на раскрашенное лицо Инессы и на бледное Лизино, едва заметно повторяющее черты Инессы, и зашлась в крике.
– Все вопросы к администратору!
– выдохнула она напо
следок.
Инесса с Лизой смотрели "По щучьему веленью" из будки освети-теля Сережи.
– Мне не жалко, - сказал Сережа.
– Только громко не хлопайте!
Внизу на сцене актеры, тонкие до прозрачности, в детских по росту костюмчиках, изображали детей.
– Смотри, Лиза, смотри, - шептала Инесса.
– Это и есть театр!
Густой запах духов "Пируэт" заполнил небольшую будку осветителя. Осветитель наливал водки в стакан на три пальца, отпивал чуть-чуть сам и молча протягивал Инессе.
На обратном пути слегка пьяная Инесса Донова говорила:
– У нас в театре хорошо. Я мелочь часто под столиками в буфете нахожу. А после детских спектаклей платочки там разные, заколочки и дру-гие глупости. Особенно в каникулы... Вот я держу тебя за руку, Лизонька, ладошка у тебя теплая и сухая. Других за руку возьмешь - ладони потеют, идти тошно. А у детей, у них у всех ручки легкие...
В магазине, в очереди в молочный отдел, Антонина Взвизжева кричала:
– Эта алкоголичка, она нас
На улице через витрину видно было Инессу Донову. Она безмятежно сидела на ступеньках магазина и пересчитывала собранную мелочь.
– Ну что, много выклянчила?
– спросила Антонина, когда Инесса вошла в магазин.
– Зато у меня ребенок в кримплене!
– отвечала Инесса, занимая очередь. Антонина шла вдоль очереди с пакетом молока, припадая слегка на больную ногу, чтобы скрыть хромоту.
– Я всегда знала, что вы прибедняетесь, раз вам на кримплен хватает.
И тут вдруг из пакета брызнула струя молока. Антонина замерла, озираясь. Очередь притихла. Тогда она сжала слегка пакет своими желтоватыми пальцами, чтобы еще одна струя молока брызнула, как будто бы в очереди были одни младенцы и она всех их хотела накормить, и они послушно потянулись к ней, к брызгам молока из желтых сморщенных рук. Молочные струи летели на руки, на одежду и, потемневшие, стекали на пол, только в лица не попадали.
– Ведьма...
– прошептала Инесса Донова в наступившей вдруг тишине. Так ты ведьма...
Когда Лизу отдали в школу, в первый класс, учиться было легко. Учительница Лия Ивановна учила детей считать, писать и ненавидеть Бога. Обещала на лето лагерь труда и отдыха.
Весной, в последних числах мая, когда старшие дети сажали изгородью кусты боярышника, над школой прибили выгоревшую надпись "Летний лагерь "Орленок"". Первоклассники рыхлили клумбы, поливали анютины глазки.
– Айда, ребята, в боярку!
– звал уставший Димка Югов.
– Хоть поссым!
Бросив лейки, первоклассники побежали в кусты боярышника.
– У меня вчера вон до того куста долетело!- хвастался Югов, направляя теплую струю в летние заросли.
Лия Ивановна, увидев опустевшую клумбу, крикнула:
– Почему перестали рыхлить почву?
Из боярышника слышались голоса. Лия Ивановна бросилась в кусты. Она проломила живую изгородь.
– Вот кто истребляет зеленые насаждения!
– кричала расцарапанная Лия Ивановна, выволакивая из кустов первоклассников.
– А я все думала, почему боярышник вянет!
Было жарко, поэтому первоклассников судить не стали. Заперли в наказание в кабинете биологии, велели Бога в стенгазету рисовать, в сатирический отдел.
– Приду через час, - сказала пионервожатая Люда в шелковом галстуке поверх линялого платья.
– Сильно не орите!
Первоклассники отодвинули горшки с геранью на подоконнике и свесились из окон класса во двор. Пионервожатая Люда подстригала кусты садовыми ножницами. Галстук ее стал бледно-красным от жары. Когда Люда наклоня-лась, они смотрели за вырез ее платья. Замолкали. За широким вырезом платья блестел маленький ключик на шнурочке от кабинета биологии...