Из того ли то из города
Шрифт:
– Ну, живут, и чего?
– Как - чего? И вот эти самые тараканы целый город осадили?
– Да кто ж тебе сказал - осадили?
– Ты и сказал.
– Когда?
– Да вот только что. Тараканы, мол, Салтаны...
– Ты меня, Илья, чего, несмышленышем мнишь? Я тебе про сарацинов толкую, а ты мне - тараканы!..
– Так ведь ты сам...
– Сказано тебе: сарацины, значит - сарацины, - начал обижаться Веденя.
–
– Ладно, - примирительно буркнул Илья.
– Чего уж там... досказывай.
Но Веденя надулся, как мышь на крупу.
– Чего там рассказывать? Видит Иванище дело такое, подкрался, ухватил сарацина, дал ему как следует, чтоб тот не орал, и подальше уволок. Дождался, пока в себя придет, спрашивать начал: "Кто, мол, вы такие, откуда взялись, почему разор чините?" А тот ему отвечает: "Мы, говорит, пришли сюда из земель сарацинских, потому как всю землю повоевать хотим, по приказу нашего царя Салтана. Нас, говорит, видимо-невидимо, а воеводою у нас Идолище поганое, - он ростом в сажень греческую, а в ширину - в две сажени греческих, головище у него - с пивной котел, а глаза - что чаши пивные, а нос на роже - с локоть длиною"... Видит Иванище, не совладать ему с таким богатырем, пригорюнился, и дальше себе побрел...
– Да что ты мне все сказки рассказываешь?
– опять не выдержал Илья.
– Я тебя об чем просил? Чтоб ты мне про город поведал, про обычаи местные, а ты про какого-то Иванищу бродяжного...
– Не про какого-то, а про калику Иванища, - напустился в ответ Веденя.
– Что ты ко мне пристал? Откуда мне чего про город знать, коли я там в полоне был? Про обычаи? Меня в застенке держали, только на работу и водили - камень колоть. Со мной рядом грек долотом стучал, от него языку и выучился.
– А Иванище этот твой откуда языку выучился? Он ведь у тебя запросто с сарацином разговаривает? И где ж это видано, чтоб воеводу своего поганым называть?
– Сказано ж тебе, что Иванище - калика, он еще и не на то способен. А у греков, чтоб ты знал, поганым тот именуется, кто ихних обычаев не соблюдает. Или кто не в главном городе живет. Понял, дурья башка?
– совсем Веденя разошелся.
– Эх, зря я тебе сказал!.. Коли не знал бы, да услышал, как тебя поганым назвали - ты непременно б мордобой учинил. Сам себя потехи лишил лицезрения...
Развернулся и пошел себе. Не успел отойти, еще с кем-то сцепился. Больно уж норовом досадлив.
...Зря, ох, зря Илья над байкой Ведениной потешался. Потому как оказалась она вовсе даже и не байкой, а правдой-истиной. Дня эдак за два, как им к Костянтину-граду прибыть, ладья одна об камень прохудилась. Близко к берегу взяли, не заметили, вот и прохудилась. Не то, чтоб очень сильно, но дальше на такой идти - себе дороже, а пару досок стесать, паклей забить и просмолить - для этого все под рукой имеется, и инструмент, и мастера. Илья ладью на берег вытащил, наклонил, где надо подпоры из цельных стволов приладил, и, пока суд да дело, пошел себе по земле побродить, косточки поразмять. Идет, и как-то ему все здесь не нравится. И деревья не те, не чета нашим, и леса привычного нету, и земля сухая, как на такой что и растет. Трава чахлая, колючая, жесткая, где присесть - и то не сразу сыщешь. У нас
Бродит Илья, ничего интересного не видит. Все одинако - куда ни посмотри. Совсем было обратно повернул, и тут на тебе - заприметил в сторонке человека на камне. Сидит себе, орехами какими-то балуется; достал из сумы горсть, зажал ладонь в ладонь, сдавил, теперь скорлупу разбрасывает, а ядра - в рот пихает. И наружность у него совершенно не греческая, а скорее наша. Особенно борода. Привяжи к челу два веника соломенных, в разные стороны чтоб торчали, как раз такая и получится. И одет по-нашему. Любопытно стало Илье, дай, думает, подойду; коли не наш, скажу, ошибся, мол, а уж поймет - не поймет, его дело. Подходить начал - точно, из наших. Греки в лаптях не ходят. Вот только онучи странные, да и сами лапти - поблескивают на солнышке, ровно капли воды на них. А еще - вон - клюка к камню прислонена... Неужто?.. Да нет, быть такого не может.
Сбавил шаг Илья, сомневаючись. Борода же веником глянул искоса в его сторону, и говорит:
– Ты, - говорит, - добрый молодец, коли на орехи нацелился, так мимо проходи. Потому - самому мало.
Вот так, ни много, ни мало. Ни тебе приветствия, ни пожелания доброго - а милости просим мимо нашего забора киселя хлебать.
– Не нужны мне твои орехи, - в тон Илья ответил.
– Ты мне вот что скажи - уж не Иванищем ли будешь?
– А коли и так, что с того?
Вот свезло - так свезло. Сколько про калик слышал, а тут - вот он, нежданно-негаданно.
– Ничего... Слышал про тебя... В народе...
– И чего ж там про меня в народе говорят?..
Чего, чего... Об этом Илья как-то не подумал. А потому, - за руку ухватить все одно некому, - выложил все, что прежде слышал. Обо всех. И про мудрость несусветную, и про подвиги богатырские, а напоследок прибавил, что ему Веденя поведал.
– Здорово, - протянул Иванище.
– Век бы слушал... Однако ж брешут. Не все, конечно, но много. Никаких я там Змеев не одолевал, даже и не видывал, ратей вражеских не гонял, по воде не бродил, по воздуху не летал, да и с разбойниками... Ну, разве самую малость.
– А с сарацином что? Правда, ты язык ихний понимать научился?
– Да какой там!..
– махнул рукой Иванище.
– Я ему для начала в ухо дал, для порядка, а уж потом на пальцах изъяснялись. Прутиком он мне еще рисовал... Ты мне вот что скажи, не слыхал ли ты чего про богатыря, который на море Хвалынском ихнего богатыря одолел?
Да что ж это такое на белом свете творится-то? Сколько времени прошло, а слава об этом уж и сюда добежать успела.
– Так, кое-чего...
– уклончиво ответил Илья.
– А тебе зачем?
– А затем, что в Костянтин-граде главным теперича не царь греческий, а тот самый воевода сарацинский, что город измором брал. Салтан сарацинский дюже разгневался, что одного из лучших его богатырей извели, на Киев идти собирался, ан услышал, что богатырь тот самый, недруг ему, с посольством к грекам послан. Чего ж лучше быть может, коли рыба сама на берег лезет...
И про то узнали. Не иначе, чародейством каким.
– Тебе-то откуда ведомо?
– вздохнул Илья.