Из тупика
Шрифт:
– Сдался?
– глянул Самокин в сторону американца.
– Зачем?
– обиделся сержант.
– У меня есть полк, есть твоя родина. Я прибыл совсем за другим. По делу!
– А как вы отнеслись к миру?
– Мы не видим его, этого мира. Консул прислал нам в полк поздравление с окончанием войны. Но он же сообщил, что мы остаемся здесь до самого конца...
– А какой будет конец?
– спросил Самокин.
– Вот и мы в полку удивлены: что же является для нас концом? Архангельское кладбище многим уже знакомо...
Гершвин толково, без тени смущения,
– Но мы англичанам не спускаем, - похвастал Гершвин.
– Особенно когда выпьем да встретимся, так мы их лупим где только можно. Мы же народ деловой и за дело умирать умеем. Но здесь у нас нет дела, и вот парни попросили меня сходить к вам, чтобы кое-что выяснить...
Землячка дополнила рассказ сержанта:
– Там есть один американский полковник, и он желает лично переговорить с кем-либо из видных большевиков... Ты не откажешься?
– Это на каком участке?
– Там, где Уборевич командует.
– А-а, я эти места знаю. Ну что ж, схожу. Переговорю...
В котелке осталась последняя картошина, и две вилки - вилка Землячки и вилка Гершвина - застыли в неловкости над нею. Только сейчас оба заметили, что эта картошина - последняя.
– Бери уж ты, - засмеялась женщина.
– Ты молодой, такой большой, тебе больше меня надо.
– Возьму, - сказал Гершвин, - на дорожку...
...Вот и поздний вечер; сегодня французы сдают позицию американским стрелкам. Пока солдаты варят горячий глинтвейн, инженерная служба быстро углубляет "ленивые" французские капониры, возводит накат блокгаузов, ставит рельсы для подвоза боеприпасов, - американцы осмотрительны, и строить они умеют. Они же, эти американцы, и оказались самыми ненадежными в армии интервентов... Еще не успели допить глинтвейн, как один из них выскочил на самый бруствер траншеи, замахал руками:
– Э, русска! Не надо стреляй... А где книжки?
По ходам сообщения, среди красных бойцов, ползет шепот:
– Опять книжек просят! Давай книжек...
Пошли веселые перезвоны между штабами Шестой армии:
– Противник снова требует партийной литературы...
Москва и Петроград принимают из Котласа и Вологды сверхсрочные телеграммы: "Высылайте литературу на английском языке. О русской революции, о Ленине, о том, что такое Советская власть..." Даже бумагу стараются подобрать получше. Срочно печатают. На далеком севере, где-то между Емцой и Вагой, наступает затишье. Шестая армия стойко выдерживает эту тишину: никто не стреляет. В бойцах нет ненависти к врагу, - враг обманут.
А время от времени - над этой тишиной - возглас:
– Э, русска! Пуль-пуль не надо! Книжки давай...
– Потерпи, милой!
– несется ответное.
– За ними поехали.
– Эй, русска! Давай скорее,
Наконец литература прибыла, и ее пачками, словно гремучие гранаты, перебрасывают на сторону противника. Проходит день, два, три... До чего же тихо - даже не верится. Только шумит лес.
Боец поднимает голову, вглядывается в рассветную синь.
– Чисто, - говорит он, вставая в рост.
– Пошли, ребята, скорее. Пока беляки не нагрянули. Те нашим книжкам не верят...
И верно: недавно отрытые капониры пусты, на рельсах еще стоят тележки с бомбометами. Американцы ушли, бросив фронт, - они ушли в Архангельск, и там их в глаза называют "дезертирами". Но ссориться с ними тоже нельзя: у них - техника, самая лучшая, у них - обувь, самая выносливая, у них - денег хоть завались. Американцы очень нужны в этой войне...
Самокин собрался выехать на передовую, и Землячка напутственно сказала ему на прощание:
– Ты ведь понимаешь, что пуля - дура: убьет, и нет человека. А слово, оставляя врага живым, делает .из него друга. Не только воспитать своего бойца, но надо и перевоспитать солдата противной нам стороны, - именно так и ставится задача! И я уже чувствую, что лучшими агитаторами за окончание интервенции будут сами же интервенты!
– Это очень заманчиво, Розалия Самойловна: победить интервенцию ее же солдатами, - ответил Самокин.
– Но я как-то плохо верю в братание. С немцами тоже братались изрядно, только мы, как последние дураки, после братания втыкали штык в землю, а немец тут же с великой радостью пер на нас дальше...
Встреча с американским полковником была назначена на поздний вечер. Сиреневые тени легли на землю. И без бинокля было видно, как вышел из деревни одинокий человек. В мятой фетровой шляпе, в макинтоше штатского покроя, на ногах - обмотки, как у солдата, а тонкие ноги ступали при этом очень уверенно.
Остановились - один напротив другого, шагов за пять.
Разговор начал американский полковник:
– Почему вы стреляете в нашу сторону? Мы ведь не враги. А война окончена.
– Однако, - возразил Самокин, - не мы же пришли к вам в Америку, - это вы сейчас на нашей земле.
– Верно подметили, - захохотал полковник.
– Я и сам не знаю, как мы сюда закатились. Сначала нам внушали союзные чувства к русскому народу, теперь говорят о стратегических соображениях. Но какой нам смысл разрушать русские деревни, и без того несчастные? Мои солдаты спрашивают у меня, а я многого сам не понимаю... Но так продолжаться далее не может!
– К сожалению, так продолжается слишком долго!
– Но разве нам это нужно? Я и мои, солдаты, мы полностью признаем мистера Ленина, мы уважаем его и против большевиков сражаться не намерены. Что же касается англичан, наших союзников, то в британских войсках тоже заметно брожение...
Самокин спросил о белой армии и получил резкий ответ:
– С этой белогвардейской сволочью мы, честные американцы, ничего общего не имеем. Разбирайтесь с ними сами! А я от имени своих солдат выражаю вам восхищение стойкостью вашей армии...