Из тупика
Шрифт:
Услышав свое имя, Доноп подходит ближе.
– Вот, - говорит француз, - первый оттиск...
Френсис читает чаплинскую прокламацию:
"...только мощная армия и организованная военная сила смогут дать нам свободу от германского ига и надежду на светлое будущее России. Верховное управление Северной области не смогло справиться с этой задачей, его усилия ни к чему не привели, и оно ушло от власти..."
– В чем дело?
– продолжает Чаплин с уверенной наглостью.
– Я соберу вам еще десять таких правительств! Пока же главой области буду я, а гражданской
Доноп подозрительно глядит на генерала Пуля:
– Вы, генерал, кажется, сегодня тоже не выспались... Конечно, бормочет он потом куда-то в сторону, - эти англичане забрали себе всю паклю и не дают нам подступиться к Онеге, где столько бревен и досок, что...
– Перестаньте, полковник!
– морщится Пуль, который прекрасно расслышал это бормотание француза.
– Существуют зоны влияния, и не наша вина, что мы высадились в Онеге первыми.
– Мы согласны высадиться и вторыми.
– Доноп явно обижен.
Чаплин хохочет. Остается три минуты до одиннадцати.
А из строя развода уже горлопанят американские солдаты:
– Вы долго еще будете болтать? Мы устали ждать.
– Чаплин, - произносит посол Френсис, разрывая прокламацию, премьер-министр области - старейший революционер в России. А вы - только капитан второго ранга. Никаких воззваний! Чайковского необходимо вернуть самым быстроходным крейсером...
Со стороны Троицкого проспекта, заворачивая на набережную, движется демонстрация протеста. Возглавляют ее члены правительства Иванов и Дедусенко, избежавшие ареста, ибо ночевали не дома; теперь они тащат за собою хвост кулаков из пригородных огородов, черносотенцев из лавок. Над головами полощется наспех изготовленный плакат:
ТРЕБУЕМ ВЕРНУТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВО ИЗ МОНАСТЫРЯ
– Видите, Чаплин, что вы наделали?
– волнуется Френсис.
– Население стоит не за вас, а за Чайковского...
Быстроходный крейсер доставил свергнутое правительство обратно в Архангельск. Чайковский благодарил население за "нравственную поддержку", призывая всех возвратиться к "спокойному и воодушевленному труду". Но букет из эсеров уже стало невмочь нюхать местной буржуазии. Каждому дали по шее, и портфели были расхватаны тут же другими руками - руками местных тузов и крезов. Остался в правительстве только один социалист - сам Чайковский, а вокруг него - кадеты и монархисты; появился даже князь Куракин - на посту министра финансов.
– Помогите! Помогите!
– взывали эсеры к обществу.
И очень хорошо ответил им биржевик Кыркалов:
– А кто ты такой, чтобы тебе помогать? Мы что? Разве тебя звали? Нам и без тебя гладко было...
Эсерам бежать из Архангельска некуда.
– При каждом демократическом правительстве, - заявил Лихач, существует, и не может не существовать, благородная оппозиция... Хорошо, мы согласны! Мы согласны отныне на роль этой оппозиции!
Теперь, охраняя сон и покой Чайковского, у ворот его дома стояли часовые. Часовые набирались только из американцев, и, конечно, они всегда опаздывали. "Премьер" спал тревожно: его беспокоил Чаплин,
– Конечно, за свержение законного правительства вас бы следовало расстрелять. Но... учитывая ваши заслуги в борьбе с большевизмом, мы вас, по решению правительства, только ссылаем.
– Ссылаете куда?
– спокойно осведомился Чаплин.
– На станцию Обозерская. Там работает буфет, там бывают танцы, и туда же ездят английские офицеры на охоту. Запаситесь книгами, дохой, ружьем и терпением.
– Терпением... на сколько?
– До вступления нашей армии в Москву!
Георгий Ермолаевич весело потер руки:
– Заковывайте. Сами же и раскуете мои кандалы!
Как и каждый порядочный ссыльный, Чаплин время от времени совершал дерзкие побеги... в Архангельск, конечно! Чтобы погулять. Пожуировать. Посекретничать. В такие дни город объявлялся на осадном положении, и Чайковский старался из дому не выходить. Мало ли что бывает! Да и на часовых-американцев надежды плохие: приставив винтовку к крыльцу, они уходят пить пиво в пивную...
Очень уж в Архангельске боялись "дворцовых переворотов"! И как-то совсем не заметили, поглощенные своими делами, что под боком у них выросла накануне зимы героическая армия большевиков, которая называлась так Шестая.
* * *
Из-за Канина Носа, где беснуется полярный океан, пролетев метелями над затихшей Мезенью, подкрадывалась к фронту зима. Скоро она ляжет на эту землю гиблым снегом, уже и сейчас посинели носы у бедных итальянцев.
А недавно пригнали в Архангельск с верховий Двины баржи с пленными красноармейцами. Здесь были и те, кого взяли по лесам еще в августе; и те, кто бился до последнего патрона у Обозерской; и те, кто попал в плен при наступлении от Котласа. На пристань съехалось начальство, прибыли врачи. Когда люки открыли, то увидели, что придонная вода в баржах покрылась коркою льда и мертвые плавали среди острых льдинок...
О, капитан Дайер! Вы, убитый на станции Исакогорка, теперь почиете мертвым сном за Обводным каналом на пустынном архангельском кладбище. Как вам холодно там, как неуютно! Если бы вы могли сейчас встать из своей могилы... Капитан Дайер, ваша предсмертная мечта сейчас осуществляется...
Происходит невероятное: пленных красноармейцев под руки, словно долгожданных гостей, выводят из баржи на пристань. Смотрите, - им улыбаются, их хлопают по плечу, их расхваливают на все лады: какие они стойкие, какие они смелые!.. А что там делает генерал Пуль? Доблестный генерал встряхивает в руке фляжку.
– Выпей, приятель, - говорит он красноармейцу дружески.
Пленных грузили на автомобили, везли через весь город в американский (лучший в городе) госпиталь - тот самый, где умерли и вы, капитан Дайер! Там, в госпитале, красноармейцам лили в рот обжигающий коньяк, врачи растирали их тела спиртом. Рентген и хирургия, кухня и гигиена. Тихая музыка услаждала их слух. Так удивительно приятно потрескивали дровишки в печах. Милые улыбки сестер, славные лица вокруг, приятное обращение союзников... "Ах, черт побери, до чего же хорошо жить на белом свете!"