Из тупика
Шрифт:
Из-под стекол пенсне глядели на молодого путейца усталые, неприятные глаза.
– Все трещит, - ответил юрист.
– Не только наша дорога. Вы не знаете, Аркадий Константинович, что творится сейчас в Петрограде. Там нет хлеба и... возможны волнения!
– Что за чушь! Я никогда не поверю, что в России нет хлеба. Это пораженческие взгляды, злостно привитые большевиками.
– Минутку!
– Из-под меха шубы, в браслете гремящей манжеты, выставилась прозрачная рука юриста с восковыми пальцами.
– Минутку, повторил Брамсон.
– Если я вам говорю,
– Дайте двести пар сапог, - неожиданно сказал Небольсин.
– Зачем?
– Я пошлю их на станцию Тайбола.
– Хорошо. Сапоги вы получите, Аркадий Константинович! Еще не раз вспомните старого мудрого Брамсона: сейчас вы просите для них сапоги, но придет время, и вы будете просить (опять же у меня!) пулеметы...
– Я с удовольствием взял бы и сейчас пулемет, - ответил Небольсин. Чтобы дать длинную очередь по всей этой сволочи, которая окопалась у меня на дистанции.
Брамсон удалился, но дверь за ним снова открылась.
– Я забыл сказать, - заметил Брамсон.
– Вам для начала объявляется выговор приказом. Это вроде легкой закуски перед плотным обедом... За что? Ну, сообразите сами. Всего доброго?
Толстый карандаш треснул в руках инженера - пополам.
– Длинную очередь...
– сказал он в бешенстве.
А в середине дня вдруг подозрительно замолчал телеграф. Потом по городу и по флотилии заползали странные слухи о безвластии в стране. Никто ничего толком не знал. Взоры многих были прикованы к британским кораблям: может, оттуда придет какая-то весть? На английских крейсерах матросы, выстроясь на палубах, отчетливо и спокойно занимались гимнастикой, потом стреляли по мишеням дробинками и наконец дружно завели гимн...
В самой атмосфере этой тоскливой неизвестности было что-то напряженное, и Небольсин не выдержал: накинув шубу, он поспешно покинул контору. По рельсам главной колеи, считавшейся главным проспектом (и где вчера задавило мужа с женою), слонялись люди. Сбивались в кучки. Шептались. Расходились...
Небольсин шагнул в теплые сени британского консульства.
– Уилки!
– позвал он.
В просторной комнате барака, перед раскрытой пишущей машинкой, сидел молодой крепкозубьш Уилки.
– Что происходит?
– спросил его Небольсин.
Уилки долго смотрел в лицо инженера.
– Бедный Аркашки! Неужели ты ничего не знаешь?
– Кажется, что-то в мире произошло?..
Уилки нагнулся, подхватил с полу бутыль с виски.
– Выпьем!
– сказал (и пробка - хлоп!).
– Приказ об отстранении тебя и Ронека с дороги уже подписан Всеволожским.
Они выпили, и Уилки опять наполнил стаканы.
– Выпьем!
– сказал.
– Генерала Всеволожского уже не стало, и приказ его не имеет юридической силы...
Выпили. Спрашивается - почему бы и не выпить?..
– Дело в том, - вдруг признался Уилки, - что из Петрограда есть прямая связь с Лондоном. А из Лондона по дну океана бежит подводный кабель
– Нет, не понял... Что же произошло?
Снова хлопнула пробка, а виски - буль, буль, буль.
– Судя по всему, - улыбнулся Уилки, - ты ничего не знаешь.
– Ничего не знаю, - согласился Небольсин. Два стакана жалобно звякнули.
– Вот уже несколько часов, - произнес Уилки серьезно, - Россия не имеет царя. Николай отрекся от престола. Сам и за своего сына Алексея. Престол перешел к великому князю Михаилу. Но он короны не принял... Тебе не плохо, славный Аркашки?
Небольсин после длительного молчания ответил ему - тихо:
– Нет, мне не плохо. Я никогда не был монархистом... А как относитесь к этому вы, англичане?
– Нам безразлично, - ответил Уилки, - есть царь в России или нету царя. Нам важно сейчас другое: чтобы Россия осталась верна договорам с нами и довела войну до конца. Итак, Аркашки, выпьем за победу над прусским милитаризмом! Русские хорошо дерутся. Но революционные армии дерутся еще храбрее. Пьем. Салют!
– Пьем, - ответил ему Небольсин.
– Салют так салют!
* * *
Самая мощная радиостанция Мурмана была на линкоре "Чесма". Сначала она приняла сигнал с брандвахтенной "Гориславы" - шесть немецких субмарин всплыли на Кильдинском плесе. Командир доносил, что может прочесть даже боевые номера на их рубках. По флотилии была объявлена готовность номер один: к бою! Три эскадренных миноносца - "Бесшумный", "Бесстрашный" и "Лейтенант Юрасовский", - отбрасывая назад буруны и клочья дыма, рванулись в океан. На мостике "Бесшумного" реяла, словно вымпел, рыжая борода князя Вяземского.
Миноносцы ушли, а вслед им, цепляясь за прогнутые ветром антенны, летела весть о свержении в стране самодержавия. Эта весть струилась по проводам, ее отбивала в ушах радистов пискотня морзянки, она - эта весть стучала в машинах.
Наконец заработал и телеграф: монархия свергнута.
В длинных лентах, смотанных с катушек аппаратов, в которых телеграфисты путались, будто в карнавальном серпантине, в каскадах тире и точек билось сейчас только одно, самое главное: революция... революция... революция!
Как же встретили на Мурмане эту Февральскую революцию?
А... никак!
Ну, выпили. Ну, закусили. Ну, поболтали... И все!
В соборе Николы Морского духовенство отслужило благодарственный молебен - по случаю счастливого водворения у власти господ Гучкова, Терещенко, Шингарева и Керенского. Зло сорвали только на городовых. Их так затюкали в Мурманске, что они просили уволить их по... "домашним обстоятельствам". Каперанг Коротков (вследствие уважительных причин) распорядился отпустить их на волю вольную, согласно статье No 88 "Устава о пенсиях". Взамен городовых создали милицию, которой никто не боялся. На серьезные драки вызывалась по тревоге пожарная команда с крючьями, чтобы этими крючьями растаскивать дерущихся, словно собак (и потому пожарных все боялись и уважали).