Из тупика
Шрифт:
Безменов поскреб в затылке, глядя на Небольсина из-под рысьего малахая узкими щелочками глаз.
– Пишут тут, - сказал.
– Занятно пишут... Хотите читануть?
– Да смотря что читать...
– Званка-то, - говорил прораб больше намеками, - недалече от Питера. Не дыра, как у нас. Вести туда доходят.
– Чего ты крутишься?
– спросил Небольсин.
– Говори дело.
– Дело тут такое. Почитайте, что большевики пишут...
– И выложил на стол газету. А в ней черным по белому было сказано, что член Совжелдора "некий г-н Каратыгин" дает взятки Брамсону ("в прошлом царскому сатрапу и прокурору,
Небольсин поступил далее с горячностью, присущей большинству честных людей: с этой газетой в руках навестил Брамсона.
– Борис Михайлович, - спросил для начала любезно, - прояснилось ли что-либо с теми пройдошествами мсье Каратыгина, о коих я вам уже имел честь докладывать?
– Вы, - четко ответил Брамсон, - ошиблись в своих наветах на гражданина Каратыгина, который ныне...
Тут зашуршала газета, и палец Небольсина припечатал прискорбное место в колонке строк, где большевики говорили о взятках, которые берет Брамсон.
– Кажется, про вас?
– спросил Небольсин.
– Поздравляю.
– Возможно, - согласился Брамсон и хорошо натренированным лицом отразил премудрое спокойствие.
– Только у меня теперь вопрос к вам, любезный Аркадий Константинович.
– Пожалуйста!
– И вы уже давно... большевик?
Небольсин сочно расхохотался:
– А если я большевик, то, пардон, что вы со мной сделаете? Сейчас, после революции, каждый волен сходить с ума как ему хочется... Не посадите!
– Я никого еще не сажал, - сказал Брамсон, с ненавистью рассматривая красивое молодое лицо путейца.
– Но для вас, голубчик, могут быть неприятности. Учтите это.
Между ними на мгновение встала тень усатой Брамсихи, которая каталась по тундре в вагоне молодого инженера, и об этих ночных катаниях многие на Мурмане знали...
– Взяткобравцы!
– выговорил Небольсин и выскочил прочь.
Дело происходило при свидетелях. Был вечерний час, и молоденькая секретарша Короткова, взвизгивая, смеялась. Присутствовал и сам Коротков монархист чистой воды, но, в общем, человек тихий и безобидный.
Брамсон рвал и метал:
– Этот пьяница, живущий в своем вагоне с девкой, на которой пробы уже негде ставить...
– И-и-и-их!
– взвизгивала секретарша, вся в диком восторге от подробностей скандала.
– Этот грязный распутник, который покушался даже на честь такой порядочной жены и матери, как моя Матильда Ивановна... И он вдруг смеет! Нет, вы подумайте...
Коротков взялся утешать (очень неумело):
– Ну что вы, Борис Михаилович, - говорил каперанг.
– Разве про вашу Матильду Ивановну кто скажет дурного?
– И-и-и-и-их!
– радовалась секретарша.
В это время под окнами управления прошли табуном юные мичмана с миноносцев, во всю глотку распевая:
Ванька Кладов - негодяй,
Ванька Кладов - не зевай,
Тильда Брамсон - первый сорт,
Ты прими ее на борт...
Брамсон, побледнев, опустил руки вдоль жидких чресел.
– Ванька Кладов?
– еле слышно прошептал он.
– Это еще что за новость? Кто такой Ванька Кладов?
– Да успокойтесь, Борис Михайлович, - утешал его каперанг.
– Нет!
– осатанел Брамсон.
– Я должен знать... правду!
– И-и-и-их!
Тогда каперанг Коротков обстоятельно объяснил:
– Ванька Кладов - мичман с крейсера "Варяг".
– Вот это было здорово!
– сказала секретарша и взяла папиросу не из своей пачки.
– Молодцы ребята... Самый лучший народ - на миноносцах!
* * *
Скоро началась отчаянная грызня между разрозненными группками Цефлота, Цеконда и Цемата.
Люди поумнее хорошо сознавали, что эта борьба не была партийной, нет это по старинке грызлись (с приправой барства или анархии) все те же палубы: матросские кубрики, "пятиместки" унтеров и кают-компании кораблей каждая прослойка флотилии хотела теперь загрести побольше власти, чтобы навар для щей был погуще.
Лейтенант Басалаго стал выдвигаться в эти дни как блестящий организатор. Он умел убеждать - рычал, ласкал, отступал, снова бросался в бой, но... делал только то, что ему надо. Авторитет этого человека, уже потерявшего севастопольский загар, быстро рос на флотилии: вокруг него собирались не одни офицеры, но и кондукторы и матросы.
Неимоверным усилием ума, злости и воли лейтенанту Басалаго удалось слить взбаламученные распрями опитки Цефлота, Цеконда и Цемата в единый коктейль.
Получилась новая организация флотилии - ЦЕНТРОМУР, и там, в этом Центромуре, заплавала юркая и скользкая фигура Мишки Ляуданского, машинного унтера с линкоров.
– Революция, братки, это вам не шлынды-брынды!
– кричал Ляуданский на Короткова.
– Революция, братки, это - во!
И подставлял к носу бедного каперанга свой большой палец, рыжий от махорки. За такую "революционность" Ляуданского носили на руках чесменские (декольтированные) матросы и рыдали навзрыд - от умиления, от речей, от водки...
– Весь мир разрушим! Во мы какие... Приходи, кума, на нас любоваться...
Глава пятая
Ванька Кладов, негодяй известный, нюхал первый цветок в этом тяжелом для него 1917 году.
– Хороша, язва, - говорил он.
– Вот только не знаю, как сия флора называется. В ботанике, прямо скажу, я не дока. Во всем остальном я - да, разбираюсь...
Была весна, и Романов-на-Мурмане, благодаря революции, был переименован в Мурманск (уже официально). Недавно отгремели грозы, вызванные нотой Милюкова о верности России всем договорам и о готовности вести войну до победного конца; Северная флотилия на общем митинге поддержала милюковскую ноту - все это Ванька Кладов запечатлел на страницах своей газетенки. В море шныряли подлодки врага, одну из них, кажется, потопили; телефонный буй с германской субмарины занесло приливом прямо в Александровск, прибило волнами к метеостанции, где ученые мужи долго пялились на буй из окошек, принимая его за мину. Все это Ванька Кладов воспел в красочных стихах, после чего сам для себя выписал гонорар (по рублю за строчку). Потом были и неприятности: Гучков ушел в отставку, и Гучкова было жаль Ваньке - написал элегию на уход Гучкова (по три рубля за строчку). Теперь Керенский вошел в состав нового коалиционного правительства на правах военного и морского министра. Нюхая цветок, Ванька Кладов соображал, как отобразить это событие, чтобы не стыдно было выписать себе по пять рублей за строчку...