Из тупика
Шрифт:
– Вы можете говорить и дальше, Мишель. Я еще не сплю... Басалаго поднял с палубы опрокинутый стул-раскидушку.
– Я вас очень ждал, Кирилл Фастович, - заговорил он, садясь поближе к каперангу.
– Здесь, в Мурманске, вам бояться нечего. Поверьте: наши корабли всегда под главным калибром "Юпитера", англичане никаких бунтов не допустят. Я вас очень ждал, - повторил он, - чтобы совместно...
– Постойте, - сказал Ветлинский, не открывая глаз.
– Мне не понравилось, что вы сейчас сказали...
– Что не понравилось
– Вот это. Быть под наводкой калибра... с "Юпитера".
– Но это же не "Гебен" и "Бреслау"!
– Все равно, - возразил Ветлинский, - Я слишком хорошо изучил англичан: дай им только мизинец, и они... я их знаю!
От лица утомленного каперанга вдруг разом отхлынула кровь. Ветлинский стал белым-белым - он уснул. Басалаго встал и, осторожно затворив двери, поднялся на палубу.
К борту крейсера как раз подошел катер с "Юпитера", и по штормтрапу вскарабкался английский сублейтенант - розовощекий юнец, лет восемнадцати на вид. Заметив флаг-офицера, он вскинул руку к белобрысой голове, ничем не покрытой.
– Адмирал Кэмпен, - сказал дерзко, - выражает неудовольствие, что крейсер салютовал ему только одиннадцатью залпами. Мой адмирал в чине бригадном, ему положено слышать в свою честь тринадцать залпов.
Матросы-комендоры уже начинали расходиться от пушки.
– Первая!
– крикнул Басалаго.
– Расшнуровать обратно, два холостым добавь...
От пушки - выкрик, совсем невежливый:
– А ты кто такой?
– Флаг-офицер, состоящий при мурштабе.
– У нас свой штаб, - ответили.
Суб-лейтенант с линкора "Юпитер" ждал.
– Мой адмирал тоже ждет, - сказал юноша улыбаясь.
Из люка вылез на палубу унтер-офицер с отверткой в зубах.
– О чем тут спор?
– спросил.
– А кто ты такой?
– сказал ему Басалаго.
– Гальванный унтер-офицер статьи первой Павлухин, член судового ревкома.
– Вот вас-то мне и надо, милейший! Соизвольте велеть своим матросам расшнуровать первую и добавить два холостых.
Павлухин помахал отверткой:
– Ребята! Традиций флота не нарушать... Два - в небо, чтобы чертям тошно стало, вжарь!
– Пожалте, - отозвались с пушки, срывая чехлы. Дважды, оглушая залив, грохнула пушка.
Понемногу успокоились чайки, опять присаживаясь на воду. Суб-лейтенант глянул с высоты борта (примерно как с крыши трехэтажного дома) и ловкой обезьяной совершил прыжок на шкентель с мусингами. Быстро и умело спускался на катер.
– Олл райт!
– гортанно выкрикнул англичанин на прощание.
Басалаго задумчиво стоял возле борта. Под ним - вода, темная, и мощный отлив выносил от самой Колы в океан водоросли, дохлую рыбу, пустые консервные банки. И вдруг - вспомнил.
– А мичман Вальронд, - спросил, - где?
– Целехонек, - ответил ему Павлухин.
– Ваш мичман Вальронд честь честью справил со мною дружескую отвальную в мюзик-холле
Басалаго ответил:
– Вальронд покинул крейсер - в это верю. Но вряд ли мичман Вальронд справлял отвальную именно с вами.
– Как знать...
– улыбнулся Павлухин.
– Всяко бывает...
Басалаго примерился к броску, криком подзывая свой портовый катер, чтобы моторист подвел его под шкентель с мусингами.
За спиною лейтенанта переговаривались матросы:
– То англичанин, нация морская. А эти... наши... баре!
Один прыжок и тело, пролетев над кипящей водой, повисло в воздухе. Басалаго сначала насладился удивлением аскольдовцев, а потом, вися на руках вровень с палубой, прокричал им:
– Я вам не барин... Как представитель Центромура я приду сюда снова. И наведу порядок на крейсере... ррреволюционный!
– Какой порядок?
– кинулись к борту матросы.
– Порядок революции.
– И соскочил вниз, балансируя на шаткой палубе катера.
– Полные обороты, - велел он в машину.
– Подойти под трап "Юпитера"...
Павлухин раскрыл дверь и переступил через комингс, который до революции имели право перешагнуть только командир крейсера, военно-морской министр или император России...
Самокин собирал в чемодан вещи: белье, книги, японские безделушки. Придавил чемодан коленом - щелкнули застежки.
– Вот и все, - сказал, выпрямляясь.
Павлухин глянул в кругляк иллюминатора, где виднелись жалкие строения города-недостройки, и опечалился:
– Дыра...
– Ошибаешься. Это тебе не дыра, а - окно в мир. Такое же, как когда-то Петербург, только еще шире, еще просторнее. Погоди, здесь еще будет такое... А вообще-то, - закрутил усы Самокин, - отчасти ты прав: после Сингапура, Тулона, Лондона... дыра!
Помолчали. Ветер из иллюминатора стегал кондуктора прямо в затылок, лохматя ему волосы...
– Значит, так, - заговорил Самокин.
– Главное здесь сейчас это Центромур. Но он подчинен Целедфлоту, что в Архангельске. Будет тебе трудненько, Павлухин... Глотки у всех здоровые. И будут драть их пошире. Теперь народ стал смелее. В случае чего, и ножик под ребро пустят... Настоящих моряков-балтийцев здесь нет. Опитки да объедки - возьми, боже, что нам негоже... Рассчитывай на пополнение, что прибыло в команду, советовал Самокин - вот Кочевой, Власьев, Кудинов...
– Понимаю, - кивнул Павлухин.
– Кочевой, Власьев, Кудинов Митька. У этих, правда, головы на пупок не завернуты.
Самокин вскинул в руке чемодан - примерился, как нести.
– Совжелдор, - сказал он вдруг, - это в Петрозаводске, и туда нам не статья: дело не морское, а путейское. Питер за дорогу эту ни зубов, ни крови не пожалеет... Будем драться!
– Ты думаешь?
– не поверил Павлухин.
– Еще как! А тебе, дружище, дорога прямая - в местный Центромур.
– Да как выберут?