Из зарубежной пушкинианы
Шрифт:
И теперь самое время сказать, что же нового мы узнали из документов архива Клода Дантеса. Разумеется, мы узнали много важных деталей, ранее неизвестных. Например, когда начался роман Дантеса и Н. Н. Пушкиной. Ранее считалось, что в январе 1836 года. Теперь мы знаем, что страсть охватила Дантеса еще осенью предыдущего года. Мы узнали, что Дантес был принят в доме Пушкиных в январе 1836 года. Стал известен очень важный факт. Дантес писал письма Н. Н. Пушкиной и 4 ноября 1836 года, после получения Пушкиным анонимного пасквиля, Наталья Николаевна эти письма показала мужу. А письма не должны были оставлять сомнений относительно характера их отношений в зиму 1836 года. Так же, как и письма Дантеса Геккерну, которые мы прочли. И, наконец, мы узнали многое из письма, отправленного
Но есть один, самый важный вопрос, на который документы архива Клода Дантеса, кажется, помогают ответить. Этот главный вопрос хорошо известен: что заставило Пушкина отослать это самое роковое письмо 25 января 1837 года? Что особенное случилось в этот день или в предыдущие дни? Почему Пушкин это сделал, когда за ним перестали приглядывать и у него освободились руки? Или короче: отчего погиб Пушкин? Поискам ответа на этот вопрос посвящена целая литература.
30 января 1837 года, сразу после смерти Пушкина, С. Н. Карамзина писала брату: «Сказать тебе, что в точности вызвало дуэль теперь, когда женитьба Дантеса, казалось, сделала ее невозможной, — об этом никто ничего не знает…» Вяземский сообщал в Москву: «Ясно изложить причины, которые произвели это плачевное последствие, невозможно, потому что многое осталось тайным для нас самих, очевидцев».
Раньше вызов Пушкина 25 января объясняли подстроенной встречей Дантеса с Н. Н. Пушкиной на квартире у Идалии Полетики, считая, что эта встреча произошла незадолго до 25 января. Теперь мы знаем, что эта встреча относится к событиям начала ноября и причиной быть никак не может. Конечно, Дантес ведет себя вызывающе, нагло (и теперь мы знаем, что это — маска, бравада). Его каламбуры, остроты насчет «мозольного оператора» на балу у Воронцовых 23 января, когда он в присутствии Пушкина назвал Екатерину Николаевну своей «законной», накаляли обстановку. Светские сплетни и клевета отравляли жизнь Пушкину. Все это так. И все-таки, говоря о письме Пушкина 25 января, С. Л. Абрамович задает вопрос: «Что подтолкнуло Пушкина к этому решению? Как и при каких обстоятельствах он понял, что у него нет другого выхода?» — и замечает: «Пытаясь ответить на эти вопросы, мы сталкиваемся с исключительными трудностями».
И вот сейчас, пытаясь ответить на этот вопрос, мы скажем: «Ничего особенного не случилось ни в этот день, ни в предыдущие. Начиная с 4 ноября 1836 года, Пушкин рвался к дуэли. Положение, в котором он оказался, состояние, в котором он себя осознавал, были для него невыносимы. Но ему мешали, держали за руки. И как только Жуковский, Загряжская и другие успокоились, он повторил свой вызов. И сделал это так, что на этот раз ничто не могло ему помешать.
Мы привыкли думать о Пушкине как о гении. Но гений был еще и просто человеком, у которого были дом и семья. В этом доме Пушкин работал, отходил душой от волнений, светской черни и цензуры, от несвободы. Если судить по письмам, ни с кем Пушкин не был так откровенен, как с женой. Пожалуй, только ей он поверял свои самые сокровенные мысли и чувства. Четвертого ноября Пушкин понял, что сердце жены отдано другому. И дом рухнул. Пушкин потерял почву под ногами. Конечно, его честь и гордость страдали. Конечно, была и ревность. Но не ревность вела его к поединку. И он знал, что жена своего долга не преступила. То, что его терзало, начиная с четвертого ноября, ничего общего с ревностью не имело. И этих терзаний он вынести не мог.
Некоторые современники догадывались о состоянии души Пушкина, даже не зная причины. Соллогуб в своих воспоминаниях писал: „Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел… Он в лице Дантеса искал или смерти, или расправы со всем светским обществом“. А Павлищев, зять Пушкина, сказал еще откровеннее: „Он искал смерти с радостию, а потому был бы несчастлив, если б остался жив“».
И сегодня мы знаем больше о причинах трагедии, о том, что привело Пушкина к поединку у Черной речки.
Эту
— Curioso, grandioso… А откуда ты знаешь, что Дантес… как сказать… не обманывает, говорит отцу правду?
Тонино не только поэт, но и киносценарист. Написал сценарии ко многим фильмам Феллини. И поэтому задал вопрос в лоб.
— На этот вопрос отчасти уже ответила Серена Витале, оппонируя нашей пушкинистке Абрамович. После публикации Анри Труайя отрывков из двух писем Анна Ахматова и другие серьезные пушкинисты уже не сомневались в подлинных чувствах Дантеса к жене поэта зимой 1836 года. Не сомневались на основании его собственных слов в этих письмах. Почему же не верить словам Дантеса, когда он говорит о чувствах Натальи Николаевны к нему, приводит ее прямую речь? И потом есть такое слово: «контекст». Абрамович правильно считала, что опубликованные отрывки вырваны из контекста и по ним судить трудно. А теперь мы прочли все письма, и они не оставляют сомнений. Это как хороший фильм. Когда видишь из него несколько кадров, — это одно. А когда посмотришь целиком, убеждаешься в правде драматургии и характеров.
Тонино спросил, как следует теперь, после чтения этих писем, относиться к Наталье Николаевне. Ведь она не изменила Пушкину. На что я ответил:
— Но разве измена — это только физическая близость с другим? А измена сердца — это ли не измена? Где провести границу? В Евангелии сказано о грехе прелюбодеяния в сердце. К мужчинам и женщинам это относится в равной мере. «Кто отдал сердце — отдал все», — сказала Жорж Санд. Эта писательница обладала огромным сердечным опытом.
— Почему в России все сложно и трагично? Почему для искусства нужен гнет? Сейчас — свобода, нет гнета. Но нет и искусства. Почему?
Так Пушкин привел нас к другой теме.
* * *
А теперь короткое послесловие. После того как моя хроника «Гибель Пушкина» была опубликована, мне попались на глаза стихи Александра Городницкого «Уроки литературы». Под стихами стояла дата 31 августа 1998 года. Я спросил автора, был ли он в это время знаком с документами из архива Клода Дантеса, читал ли мою хронику.
Оказалось, что нет. Ни с документами, ни с моей хроникой он знаком тогда не был. Но в своих стихах поэт, в сущности, выразил ту же мысль, ту же правду, которая открылась в итоге документального исследования. У искусства есть свой, художественный путь открытия. Стихами Городницкого я и закончу свою небольшую хронику.
В прошлое заглядывая хмуро,
Вспомню, забывая про дела,
Педагога, что литературу
В нашем классе некогда вела.
Свой предмет, которому учила,
Полюбила с юности она.
И от этой, видимо, причины
Коротала жизнь свою одна.
Внешним видом занималась мало,
На уроках куталась в пальто,
И меня от прочих отличала,