Из жизни императрицы Цыси
Шрифт:
И все же Цыси притворялась. Притворялась она и в более важных случаях, когда, например, в период русско-японской войны, происходившей в основном на территории Китая, занимала уклончивую позицию, но напускала на себя печальный вид. Об этом пишет одна из ее фрейлин:
«Однажды утром, приехав во дворец, мы увидели, что Цыси ходит невеселой. После аудиенции она ничего не ела; за обедом тоже съела очень мало; спать днем не легла — вместо этого перебирала четки и бормотала молитвы. Видя это, никто из нас не смел ни разговаривать, ни смеяться.
— Что случилось
— Думаю, что второе, — ответила императрица. — Вы сейчас ночуете у себя дома и знаете разные новости лучше, чем мы, во дворце. Правда ли, что Япония собирается объявить войну России?
—Да, я тоже слышала об этом, — ответила моя матъ.
—Так вот, этим Старый предок, видимо, и обеспокоена!
Через несколько дней началась русско-японская война, и Цыси стала еще угрюмее. [30] Как-то она призналась моей матери:
30
Одна из причин этого состояла в немедленном бегстве полутораста евнухов, боявшихся, что столица будет захвачена иностранцами, как во время восстания ихэтуаней.
— Во время аудиенции князь Цин сказал мне, что Китаю лучше соблюдать в этой войне полный нейтралитет. Но японцы всегда были очень коварными, наша страна уже страдала от них, поэтому я чрезвычайно озабочена.
— Не нужно волноваться! — попыталась успокоить ее моя мать. — Я тоже думаю, что, если Китай останется нейтральным, с ним вряд ли что-нибудь случится.
После начала войны Цыси тратила на аудиенции особенно много времени. Обычно она любила болтать со мной, но теперь даже не вызывала меня.
— Хорошо, что Япония объявила войну России! — говорили некоторые евнухи. — Нам сразу стало вольготнее. Теперь Старая будда не вмешивается в наши дела и не бьет нас!
Остальные придворные чувствовали себя тревожно, и только Гуансюй ничуть не изменился. Он по-прежнему "желал спокойствия“ своей тетке, участвовал в ее аудиенциях, однако на его лице нельзя было прочесть ни радости, ни горя».
Позднее, как сообщает Юй Жунлин, от Цыси потребовалось более определенно выразить отношение к русско-японскому конфликту, но она сумела уклониться и на этот раз:
«В один из ноябрьских дней князь Цин доложил Цыси, что у нее просит аудиенции жена японского посланника Утида. Старуха ответила, что она еще подумает о дате, так как неважно себя чувствует. Мы поняли, что во время войны между Россией и Японией вдовствующей императрице неудобно оказывать предпочтение одной из враждующих сторон, и нашу догадку вскоре подтвердила сама Цыси:
— Не принимать ее нехорошо, а если принять, то еще неизвестно, что она скажет. Я не пойму, зачем ей нужна эта аудиенция, поэтому и не назначила срока.
— Нет на свете мудрее Старого предка! — воскликнула моя мать. — В самом деле, не принимать ее нельзя, это может быть неверно истолковано.
— Хорошо, — согласилась Цыси. — Тогда я сообщу князю Цину день для аудиенции. Вы будете переводить мне и постарайтесь делать это внимательнее.
— Конечно, я всегда готова служить Старому предку, но разрешите, чтобы переводила моя дочь Жунлин. Она очень находчива и сумеет подправить госпожу Утида, если та заговорит о неподходящем. К тому же Жунлин молода, с нее и спрос меньше.
Старухе понравился этот план:
— Ладно, пусть переводит Жунлин, но ты тоже будь рядом, чтобы она чего-нибудь не напортила.
В назначенный день, закончив обычную аудиенцию во Дворце церемонного феникса, Цыси вернулась во Дворец счастья и процветания и приняла там госпожу Утида.
Гостья пришла вместе с женами двух членов японского посольства. После необходимых поклонов вдовствующая императрица пригласила госпожу Утида сесть, а княжны повели ее сопровождающих пить чай. Моя мать, сестра, Четвертая княжна и я стояли рядом с Цыси. Сначала разговор шел обо всяких пустяках... Особенно восхитилась госпожа Утида „тысячеслойным тортом“, изготовленным императорской кухней.
— Если он нравится вам, я прикажу послать такой же в ваше посольство, — промолвила Цыси.
Японка привстала, глубоко поклонилась вдовствующей императрице и сказала:
— Сейчас в нашем посольстве горячая пора, все заняты военными проблемами...
Насторожившись, я не стала переводить эту фразу, притворилась, будто вспоминаю пропущенное:
— Великой императрице очень нравятся японские кимоно, она считает их чрезвычайно красивыми.
Госпожа Утида взглянула на меня и деланно улыбнулась. Моя мать, стоявшая за ней, сияла от удовольствия. Цыси, которая явно кое-что поняла, тоже бросила на меня взгляд. Видя это, японка была вынуждена вслед за мной переменить тему разговора...
Проводив гостей, мы вернулись во дворец.
— Ты ведь не перевела нескольких слов этой японки; что она сказала? — поинтересовалась Цыси.
— Мать вашей рабыни предупредила меня, чтобы я обходила острые углы. Когда ваше величество упомянуло о посольстве, госпожа Утида воспользовалась этим и заговорила о войне. Пришлось мне притвориться, будто я ничего не поняла.
Цыси засмеялась:
— Ты хоть и молода, но сообразительна. Я очень довольна, как ты справилась с этим делом».
На основании процитированного можно подумать, что Цыси действительно занимала нейтральную позицию, а первый из отрывков как будто свидетельствует даже о неприязни вдовствующей императрицы к японским агрессорам, но Цай Дунфань и Ду Чунфа показывают, что на самом деле все было наоборот. Это подтверждает и Хасси: «Как большинство маньчжуров и китайцев, она симпатизировала Японии и, стараясь соблюдать формальный нейтралитет, одобряла тех своих соотечественников, которые вступали добровольцами в японскую армию».