Из зоны в зону
Шрифт:
— Кого я вижу! — закричал Виталя, заглушив мотоцикл. — Ян! Вот так встреча! Мы только на кладбище к Толе ходили, видели могилу твоего отца, вспомнили и помянули тебя. А ты, черт, живой.
Виталя поставил мотоцикл на подножку и, подойдя к Коле, крепко пожал руку.
— Как поживаешь?
Рассказал, и хоть Виталя веселый, не стал у Сониных задерживаться.
Шел по улице и ни к кому не заходил. «Влип со своей веселостью. Урок на будущее: НЕ УЛЫБАЙСЯ, КОГДА К КОМУ-ТО ЗАХОДИШЬ».
Около сельсовета увидел отца Витали Стаценко. Дед Степан еле ковылял, с трудом, по-гусиному,
— Здорово, дядя Степан!
— А-а, Янка, здорово. Отсидел, значит. Попроведать приехал. Правильно. Родная земля к себе тянет. Где живешь-то?
— В Волгограде.
— А-а, в Сталинграде, значит. Знаю. Воевал там. Мать-то жива?
— Жива. А как вы?
— Плохо. Старуха умерла. А я последние дни доживаю.
— Я сейчас Виталю видел. Они-то как?
— Да они хорошо. Но сволочь он, Виталька. Вырастил. — Дед Степан заругался. — Когда старуха умерла, забрал меня к себе. Они в Сочах живут. Свой дом. Я хоть, слава Богу, дом не продал, уезжая. Пожил месяц и назад укатил. Жил у них в халупе, пристройке во дворе. Они меня даже за стол не приглашали. Анька еду, как псу в конуру, приносила, а сам редко ко мне нос показывал. Все ему некогда, крутится, как белка в колесе. Но живут, ей богу, хорошо. В Сочи он утянул меня из-за денег. У меня на книжке десять тысяч. Да дом хотел продать. Мне за него пять давали, и сейчас дают. Вот, дьявол. Я скоро умру. Не знаю, доживу ли до снега. Но ему ни копейки не оставлю. Дочерям поровну разделю. А дом старшей оставлю. Нет, Янка, ни копейки он у меня не получит. Вторую неделю как приехал и только раз ко мне заглянул.
Дед Степан говорил тяжело — одышка. Он оброс щетиной и не походил на дядю Степана, тащившего не так давно на себе домашнее хозяйство, выращивая скот и помогая деньгами четырем дочерям. Лишь мясистый нос напоминал дядю Степана.
Он пошел домой, тяжело переставляя ноги и носками кирзовых сапог чуть не задевал за пятки. Он всегда так ходил — по-гусиному, и спутать его походку было невозможно. Он шел и бормотал: «Нет, не получит он у меня ни копейки, не получит…»
Покрутившись у сельсовета и поболтав со знакомыми, пошел в школу. По пути к Сеточке, гадалке, заглянул. Это она ему, когда сидел в Одляне, предсказала скорое возвращение домой через больную постель и казенный дом. Сеточка возилась около халупы с коровой, стоя на жирном черноземе.
— Здравствуйте, Афанасия Петровна!
Сеточка повернулась.
— Ну, а как вы? — когда поговорили, спросил Коля.
— Плохо. Нет здоровья. Скоро в могилу.
— Вроде бы не так много лет прошло, а сколько людей в Падуне умерло. Некоторые погибли.
— Про Валерку Таланина слышал?
— Нет.
— Зимой последний раз освободился, пил, не работал, отец и убил его ломом.
Коля неплохо знал Таланина. Отчаянный был. Несколько сроков отсидел. И вот отец его грохнул.
— Проворов живой?
— Нонче зимой помер.
Проворов — сапожник, безногий дед, и Коля, когда сидел в Одляне, мечтал по освобождении с ним выпить.
Попрощавшись с Сеточкой и окинув ее хибару, — в ней она, в лютые холода, жила вместе с коровой, — тронул в школу, чувствуя на себе пристальный
В вестибюле встретился с директором, Хруновым, и они поздоровались за руку, обмолвившись несколькими словами. В школе занятия кончились.
Зашел в раздевалку. Пальто Веры когда-то висело на шестой вешалке, втором месте. Сейчас вешалки без номеров. Но вешалка та же. Потрогал ее, покачал на шарнире, ласково провел по одному из крючков…
А вот и Верин класс. Но что это? В классе нет застекленной двери, через которую когда-то наблюдал, выгнанный с уроков, за Верой. Мимо проходила знакомая учительница. Поздоровался.
— Что за перестройка?
— Сделали медкабинет. Ну, как у тебя дела?
— Хорошо. Второй год на свободе. Зайдемте в медкабинет.
Медкабинет отгородили от класса стеной, и на том месте, где стояла Верина парта, красовался стол. За столом привлекательная медсестра.
— Наш бывший ученик, Коля Петров, — сказала учительница.
Поговорив с медсестрой, такой серьезной и недоступной, поднялся на второй этаж и зашел в свой класс. Поглядел на запачканные и исписанные столы.
Погуляв вдоль пруда около того места, где до революции стоял богатый особняк управляющего спиртзаводом, пошел к тете Симе.
Вадим дома. С другом. Поужинав, пошли через лягу на стадион, и он шел сзади парней, оглядывая знакомые места.
На стадионе, став полукругом напротив футбольных ворот, ребята пинали футбольный мяч. И Коля ударил несколько раз.
Из ребят никто не удивился, увидев Петрова. Не все считали его погибшим.
Поднялся в гору и обошел несколько дворов, заходя к знакомым и спрашивая Джульбарса. Ему хотелось погладить собаку и этим прикоснуться к детству.
Вечером наведался к тете Зине Быковой. Она подоила корову и процеживала молоко. Поздоровавшись, налила Коле банку.
— Я вот одна. Дядя Паша умер вскоре, как тебя посадили. Дети разъехались.
Попрощавшись с женщиной, вытащившей его в детстве из бани угоревшего, завернул в клычковский переулок и пошел к родственникам.
Наискосок от дома Майеров увидел сруб. Вокруг копошились мужчины. Подойдя, встретился с Фридрихом Майером, отцом подельника Роберта. Дядя Фридрих в правой руке держал легкий топорик, и на несколько секунд оторопел, увидев Яна. Ян-то должен сидеть.
Поздоровался, а дядя Фридрих так и стоял: коренастый, крепко сложенный, весь в мускулах и с топориком в руке.
Легким ударом вогнал топорик в сруб и шагнул к Коле, протянул широкую шершавую ладонь.
— Освободился, сбросили немного. Как Робка?
— Сидит.
— Как у вас дела? Как Артур?
— Спасибо. Хорошо. Артур на пятнадцать суток попал.
Артур младший сын дяди Фридриха.
Подошел двоюродный дядька, он вместе с дядей Фридрихом сруб рубил. Поговорили.
— Пошел я, — и Коля тронул в третий раз по Падуну.
Поздно вечером брел по большаку. Около старой школы встретился с высоким парнем. Парень, улыбаясь, протянул руку.
— Здорово, Ян! Узнаешь?
— Нет.
На улице не совсем смерклось, но Коля, как ни вглядывался, узнать парня не мог.