Изборский витязь
Шрифт:
– Как сюда попала?
– Тот вон... силой взял, - при воспоминании об этом девушка сжалась в комочек. В её фигурке было столько жалости, что Евстафий, уже собравшийся было тронуть коня, приостановился и свесился к ней с коня:
– Как звать тебя?
Девушка робко подняла глаза, не веря своим ушам.
– Любавой, - промолвила она тихо. Евстафий вздрогнул, когда глаза их встретились.
– Отец кто твой?
– спросил он, чтобы согнать наваждение.
– Смел Богданович, боярин, - вымолвила девушка.
– Зарубили его...
– Евстафий вдруг вспомнил её - брат Любавы был в его старшей дружине. Где он сейчас, жив ли, вестей не было.
– Со
– Этих - в город, - махнул рукой и первым, не желая больше смотреть на них, поехал обратно. За ним начали заворачивать обоз.
В городе уже узнали, что пришли свои, русские, и уже поняли, чем окончился бой. Ещё не успели отзвенеть мечи, как отовсюду, изо всех углов, начали выползать люди. К тому времени, как Евстафий с отбитым обозом и рыцарями вернулся к воротам Изборска, на улицу высыпали все - кого не зарубили рыцари, кто не убежал сам и кого не увели в полон. Откуда-то появились и свои, изборские дружинники. Явился даже старший сын тысяцкого Станимира. В окружении уцелевших ратников - их осталось едва полсотни, не считая раненых и увечных, - он встречал Евстафия и Яна на остатках моста.
Юрий Мстиславич, который успел очистить город от рыцарей, тоже выехал к князю. Люди кричали, кидали шапки; ратные стучали ратовищами копий о землю. Многие женщины плакали - иные от радости, иные от того, что успели проведать о своём вдовстве, о сиротстве князя, потерявшего всю семью.
Евстафий молчал, шагом проезжая по улицам и стараясь не глядеть по сторонам. А когда псковский князь Юрий Мстиславич, широко улыбнувшись, молвил ему что-то ободряюще-сочувственное, он и вовсе зашёлся румянцем и ударил коня в бока, чуть не скоком врываясь на подворье. Опустив глаза, он спешил поскорее укрыться от людей в тереме.
Там уже толпились холопы, несколько сенных девок и даже две боярыни. Конюшие, пихая один другого, бросились к своему князю принять коня. Они помогли ему спешиться, под руки приняли девушку, распахнули двери, кланяясь. На пороге бережно помогли разоблочиться, шёпотом извинились, что пока не прибрано, и предложили пройти в дальние горницы. Люди служили ему преувеличенно-робко и с готовностью - здесь лучше других ведали о его горе. И Евстафий, когда ближняя материна боярыня подошла и осторожно спросила, не угодно ли что приказать князю, не выдержал. Оттолкнув женщину, бегом бросился в терем, забился в какую-то горницу и рухнул на лавку лицом, давясь слезами. К нему стучали, спрашивали что-то - он или не отзывался, или кричал срывающимся голосом, чтобы его оставили в покое.
Здесь его и нашёл Ян уже много позже того, как Евстафий наконец успокоился. Слёзы иссякли, но он ещё лежал на лавке, уткнувшись лицом в руки. Ян вошёл, широко и спокойно шагая, присел на лавку, взял за плечо.
– Знаю, сынок, - молвил, - тяжко тебе. И слова тебе не нужны - о чём тут... Но скрепись! Ты князь. Город тебя ждёт!.. У терема сейчас по улице не пройти - люд всё запрудил. Тебя ждут, слова твоего!
Евстафий медленно поднял голову, уставляясь взглядом в стену.
– Не могу, - ответил глухо.
– Как в лица их взгляну?.. Что скажу? Зачем?
– Не у одного тебя семья погибла, не ты один сейчас своих оплакиваешь!
– Ян силой приподнял сыновца, заглядывая в мягкое, снова полудетское от постигшего его горя лицо.
– Вдов да сирот сейчас половина Изборска, но надо жить! Ты должен - ты князь, сынок!
Тихо
Словно проснувшись от тяжкого сна, тот обернулся на девушку. Та попыталась улыбнуться, и Евстафий кивнул головой, с усилием выпрямляясь.
...Городские стены были порушены так, что всякому было ясно: следовало уже сейчас начинать ломать и возить для постройки камень, иначе до нового снега с починкой не управишься. Едва передохнув, отпарившись в бане и кое-как отоспавшись, Евстафий с Яном, оба верхами, во главе обоих дружин поехали осматривать город.
До настоящего тепла ещё надо было дожить, март издавна любил пошутить погодой - то ростепель, то морозы, а потому люди уже всюду споро брались за дело. Ещё голосили по мёртвым, и колокол на чудом уцелевшей, только малость Пограбленной церкви звенел, не переставая, поминая погибших, и на скудельницах вовсю долбили мёрзлую землю для новых и новых могил, оставшиеся в живых уже жили своими заботами. Латали кровли, собирали утварь, чинили поломанное. Где-то разбирали остов сгоревшего дома, рядом перекладывали из двух клетей одну - всё равно часть добра погибла.
Город был пограблен, местами пожжён, но уцелел. Больше досталось посаду за стеной, там и развернулась главная работа.
От рыцарского обоза осталось несколько хороших телег, были захвачены кони, да и пленные были, а потому, убедившись, что горожане почти избыли свою беду, Евстафий погнал всех везти камень.
К тому времени Юрий Мстиславич уже дня три как уехал. Он забрал с собой часть полона и рыцарского добра и увёз в Псков полонённого Ярославка. Он хотел взять магистра и других орденских начальников, но неожиданно не дал Евстафий. Бешено раздув ноздри, он объявил Юрию Псковскому, что это его добыча, зато взамен отдал Ярославка - ведь полонили двухродного брата союзника - люди Яна, а следовательно, и князя Ярослава. Перевета надлежало везти не во Псков, а в Переяславль. Юрий вполне удовольствовался этим и на прощание оставил часть своей младшей дружины в Изборске - порубежье нуждалось в защите.
Наконец пришёл первый камень. Ждавший этого дня в нетерпении Евстафий вышел его встречать. Через наспех починенный мост и ворота обозы важно, вперевалочку, въезжали в город. Непривычные к упряжи рыцарские кони за время пути устали и понуро слушались повода и кнута.
Каменщики уже ожидали. Свежие глыбы и мелкий камень, который накладывали всухую, притирая куски один к другому, сваливали грудами у наиболее повреждённых участков городской стены.
Евстафий распорядился, чтобы начали с Вышки, наиболее Пострадавшей во время осады. Сюда камни свозили грудами - хватило бы, чтобы соорудить новую башню.
Перед началом работ князь явился сам. И не один. Его сопровождал Ян, задержавшийся немного в Изборске, и Любавка. Девушка пробралась сюда самочинно - привела тревога за князя. Хотя дом отца её уцелел и был жив кое-кто из домашних, она не вернулась к ним, прибившись к Евстафию.
За князьями под охраной ратников следовали пеше пленные рыцари - магистр Даниэль фон Винтерштеттен и двое из четырёх ушедших с ним на Изборск комтуров, в том числе и брат Гильом. Просидевшие эти дни в подвале, том самом, куда когда-то посадили Евстафия, рыцари несколько утратили гонор и смотрели на всё пришибленно и затравленно, как звери. Им вернули доспехи и знаки отличия, удержав только оружие.