Избранница Наполеона

Моран Мишель

— Так… Маленькое недоразумение. — Де Канувиль убирает пистолет в кобуру. — Мне показалось, он вздумал кое-что украсть.

— Поль? — Она складывает руки на груди и смотрит на меня. — С тобой все в порядке?

— В полном порядке, ваша светлость.

— Это было невинное недоразумение, — опять говорит де Канувиль, и видно, что он смущен. — Любой может ошибиться, правда же? — Он озирается по сторонам, но лица слуг бесстрастны. Полина присматривается к нам обоим.

— Поль, идем в дом, мне надо с тобой поговорить.

Проходя мимо де Канувиля,

я не удостаиваю его даже взглядом. Пусть себе гадает, что это будет за разговор.

Через украшенные росписью залы я прохожу за Полиной в ее спальню. Наверное, во всем Экс-ла-Шапеле не найти более роскошных апартаментов, с мягкими персидскими коврами и огромной кроватью с балдахином. Полина усаживается на диван, я остаюсь стоять перед ней. Я молчу, а она закрывает лицо дрожащими руками.

— Ваша светлость…

— Не пытайся меня утешить! Ты знаешь, как я болела эти три месяца.

Это правда. Она сама сделала себя больной своим постоянным беспокойством и завистью.

— Я видела, как вы ссорились.

— Он… Де Канувиль — человек без чести. Он на вас помешан. Ему нестерпима даже мысль о том, что кто-то еще может находиться с вами рядом.

Она убирает руки от лица.

— Что?!

— Меня сегодня чуть не застрелили, — медленно произношу я. — И это намеревался сделать человек, готовый убить ради вашей любви. Безраздельной любви. Вам подобное, возможно, льстит, но я нахожу это опасным. И если вы не будете достаточно осмотрительны, кто-то может лишиться жизни.

Обратная дорога в Фонтенбло проходит в напряжении. Я еду в одном экипаже с де Канувилем и Полиной, но она в назидание с ним не разговаривает, а мне, в общем-то, говорить не о чем. Пока мы едем, я наблюдаю за ней, смотрю на ее схваченные лентой с жемчугами и самоцветами черные волосы, открывающие бледное, тонкое лицо, и пытаюсь вспомнить девушку из Сан-Доминго, предпочитавшую цветы драгоценностям.

— Кто-нибудь может его закрыть? — просит она, показывая на окно рядом с де Канувилем, в которое светит яркое солнце.

Тот поспешно опускает занавеску, потом смотрит на Полину, ожидая похвалы.

— Пить не хочешь? — спрашивает он, но она не отвечает, и вопрос звучит снова: — Не хочешь чего-нибудь попить?

— Знаешь, чего бы я хотела? Я бы хотела видеть рядом мужчину, способного меня защитить! — с жаром произносит она. — А не такого, кто угрожает близким мне людям.

Де Канувиль в панике смотрит на меня, и на какой-то миг мне становится его жаль. Не удержаться ему при ней! Она выскользнет из его объятий, как выскальзывала от его бесчисленных предшественников. Тальма, Греу, Бланджини, Форбен… Ею овладеет беспокойство, и она начнет проводить время на стороне. Не спорю, с де Канувилем она уже дольше, чем с кем-либо другим, но в конце концов он ей тоже наскучит.

А когда-то — нет смысла себя обманывать — наскучу ей и я.

Но любовь к этой

женщине — моя большая слабость. Когда она укладывается спать в свою миниатюрную розовую кровать, натягивает на себя кружевные покрывала и зовет Обри, устоять перед ней невозможно. Мне доводилось слышать, как посреди ночи она вскрикивает от явившихся ей во сне призраков — мужчин, лишивших ее невинности еще на Корсике, ее хозяев в Марселе, бесстыдно пользовавшихся своим положением. Я видел, как она плачет в подушку, пока шелк не промокнет от слез, а потом резко просыпается и спрашивает у меня, почему ее подушка сырая. Это глубоко травмированная и прекрасная женщина, беззащитная и грозная, и я могу понять де Канувиля, отчаянно бросающегося на ее спасение. Но вот чего он не знает, так это того, что ее вниманием всегда владел только один мужчина.

— Простите меня, ваша светлость. И я готов извиниться не только перед вами, — благоразумно добавляет де Канувиль, — но и перед вашим камергером, месье Моро.

Ему замечательно удается напустить на себя серьезный вид, однако, даже когда он с мольбой поднимает брови, Полина отворачивается.

На протяжении двух последующих часов безмолвие в нашей карете нарушается только стуком копыт. Когда же мы делаем остановку на обед, у де Канувиля такой измученный вид, что он, кажется, того и гляди, заплачет.

Он прислоняется к стене придорожной таверны, и даже аппетитный запах жареной баранины не привлекает его. Когда я подхожу к двери, капитан хватает меня за рукав. Только на сей раз угрозы в его глазах нет.

— Чего она хочет? — спрашивает он.

Сквозь открытую дверь я смотрю на тонкую фигуру Полины и, прежде чем дверь захлопнулась, успеваю подумать: «У тебя этого нет и никогда не будет».

— Она хочет Наполеона. Так что советую никогда не говорить ничего против него. Они очень… близки.

— Что ты такое несешь? — прищуривается он. — Хочешь, чтобы я поверил, будто у нее роман с собственным братом? Может, у вас в Сан-Доминго так заведено?

— Это ваша жизнь, капитан. Можете играть с ней, как считаете нужным.

Я открываю дверь, и от запахов вина и жареного мяса рот наполняет слюна.

Княгиня сидит за длинным столом красного дерева в окружении фрейлин. Видя, что я один, она хмурит лоб.

— А где де Канувиль? Обедать не собирается?

Разодетые придворные смотрят на меня. Я говорю как есть:

— Дуется.

Несколько дам прыскают, но Полина глядит на дверь.

— До Фонтенбло целых три часа!

Она поднимается, и дамы разинув рот смотрят, как она отправляется на поиски своего страдающего возлюбленного.

— Такое с ней впервые! — шепчет одна.

Другая подхватывает:

— Этот, похоже, пришелся ко двору.

Глава 16. Мария-Луиза

Фонтенбло

Июль 1810 года