Избранница Наполеона

Моран Мишель

Мы сидим за моим письменным столом напротив друг друга. Я на семь лет моложе, но меня привезли во Францию занять место ее матери и родить императору ребенка, чего у Жозефины не получилось. У Гортензии есть все основания меня ненавидеть, но при внимательном взгляде на нее я убеждаюсь, что она чувствует себя совершенно комфортно, как будто нет ничего естественнее, чем сидеть рядом с женщиной, отнявшей корону у твоей матери.

— Вы, наверное, думали, нам будет неловко общаться, — начинает она.

Я

смущенно ерзаю в мягком кресле. Это как раз то, о чем я размышляю, мои мысли в очередной раз прочитали.

— Надеюсь, вы знаете, что я на вас зла не держу. В том, что случилось с моей матерью, виновата она сама. — Видя мое изумление, Гортензия поспешно добавляет: — Выходя за Наполеона, мама знала, что не может больше иметь детей. Когда она во время революции сидела в тюрьме, с ней кое-что произошло. Нечто ужасное.

— Мне жаль, — шепчу я. — Я не знала.

Она кивает.

— Она все равно вышла за него замуж, а когда он провозгласил себя императором, поклялась, что родит ему наследника.

— А когда этого не случилось?..

— Попросила ребенка у меня.

Я откидываюсь назад.

— Она забрала у вас сына?

Гортензия пожимает плечами, словно в этом нет ничего особенного.

— Хотела забрать. Но я настояла на том, чтобы сын воспитывался у меня в Голландии. Мы с ней жутко ругались, — признается она.

— Но ваша взяла.

— Потому что меня поддержал император. Она была в отчаянии. Вы должны понять: моя мать очень сильно любит Наполеона.

При свете утра мы изучаем друг друга. Что за женщина Жозефина? Интриганка или бездумная идиотка, готовая пожертвовать счастьем дочери в угоду мужу-тирану?

Входит прислуга с чаем, и я жду, пока она наполнит нам чашки и уйдет, прежде чем продолжить разговор.

— А вы по своей воле вышли за Луи? — спрашиваю я. Пытаюсь представить себе, каково это — быть женой Луи Бонапарта. Даже мы в Австрии наслышаны о его необузданном нраве, и я рада, что он редко появляется во Франции.

Гортензия держит в руках чашку и не смотрит на меня. Похоже, я допустила излишнюю прямолинейность. Она ведь мне ничем не обязана. Я уже собираюсь извиниться, но она произносит:

— Нет, мне не хотелось иметь с Луи ничего общего. Но, ваше величество, при дворе это ни для кого не секрет. — Она поднимает взор, вид у нее какой-то затравленный. — Это была инициатива моей матери. Она захотела этого брака ради наследника. Так говорят. — Гортензия на мгновение закрывает глаза рукой, и я понимаю, что она думает о старшем сыне, умершем от крупа в четырехлетнем возрасте. — Моя мать — неплохой человек, — уверяет она. — Вы не знаете, каково это — жить в этом дворце. Я хочу сказать — пока не знаете. Но я… Я не должна вам всего этого говорить. Давайте лучше я займусь сборами.

Она порывисто

поднимается, но я беру ее за руку.

— Нет, прошу вас. Мне надо это знать. Раз уж мне предстоит быть императрицей, я должна понимать, как устроена жизнь во Франции.

Гортензия опять садится, а я вкладываю чашку ей в руку.

— То, что я сказала про своего мужа, — предательство с моей стороны, — признает она. — Но ему недолго осталось быть королем. Его корона переходит к моему брату. Муж отказался собирать армию для похода в Россию. Сказал, что не намерен посылать невинных людей «на идиотскую войну».

Стало быть, есть хоть одна страна, способная ему противостоять.

— И куда же он теперь подастся?

— Ему предложил убежище ваш отец. — Гортензия хмурится. — Ваша светлость не знали?

Я краснею от стыда.

— О политике Наполеон со мной пока не говорит. — Я смотрю в чашку. — А от отца я нечасто получаю известия, — жалуюсь я.

Гортензия медленно и с недоверием спрашивает:

— Потому что он не пишет или письма до вас не доходят?

Она пристально смотрит на меня, а меня охватывает гнев.

— С момента моего приезда я получила два письма, — говорю я. — Всего два! Я даже не знаю, как дела у моего брата Фердинанда. И у Марии… — Гортензия гладит меня по руке, и я вдруг понимаю, что мои щеки мокры от слез. — Может, не стоит так уж во всем ему подчиняться? — спрашиваю я и с ужасом слышу безнадежные нотки в собственном голосе.

— Моя мать пыталась. Себе же хуже сделала. Правда, она частенько получала письма от мужчин, в которых Наполеон видел соперников. Подозревал ее в неверности.

— И были основания?

На лице у Гортензии — внутренняя борьба.

— Сказать по справедливости, подозрения были небеспочвенны. И все же он ее любил. Насколько он на это способен. Какие он ей писал письма!

— Они что же, у вас?

Она смотрит настороженно.

— Штук двадцать, не меньше.

— Вот бы взглянуть! Узнать, любил этот мужчина когда-нибудь кого-то кроме себя.

Гортензия колеблется.

— Ваше величество, это любовные письма. Некоторые очень… откровенные.

— А ваша мать не читала их своей свите?

— Постоянно. Она ни из чего не делала секрета.

Мне только это и нужно.

— Ваша светлость желает, чтобы я…

Я киваю, и Гортензия поднимается.

— Десять минут, — говорит она. — Они у меня под замком.

Пока Гортензия ходит за письмами, я прошу принести мне еще чая. Возвращается она с маленькой кожаной шкатулкой, которую ставит передо мной на стол. Я глажу крышку с тисненым изображением Венеры.

— Мне их мама отдала на хранение. Чтобы хоть что-то сохранилось, если те, что у нее, почему-либо пропадут.