Избранница Наполеона
Шрифт:
Я стою и разглядываю свое отражение. В красном шелковом платье и белых летних туфельках в самую пору отправляться на озеро на пикник. Только корона на голове и бриллианты на шее с этим как-то не вяжутся.
— Сначала я хочу пойти к сыну, — решаю я.
Гортензия переглядывается с фрейлиной, но обе молча сопровождают меня в детскую.
— Maman! — кричит Франц при виде нас.
Я замечаю, что его учитель изумлен тем, что я явилась днем.
— Ваше величество. — Он поднимается, а Франц выбирается из-за своей крохотной парты и бежит
— Maman! — снова кричит малыш, и сердце мое переполняет гордость. Ему всего шестнадцать месяцев, но он уже знает c десяток слов, и два из них означают «мама».
— Как твои дела, солнышко? — спрашиваю я, присев на корточки, чтобы быть с ним вровень. Он чмокает меня в щеку, потом оглядывает мой наряд и украшения и выдыхает:
— Ох!
Детский ротик складывается в идеальное «о». Я чувствую, как сердце разрывается от нежности. Он самый красивый ребенок во всей Франции! Головка в золотых кудряшках, а глазки — цвета морской волны. Сейчас они смотрят на меня с обожанием.
— Как его успехи? — спрашиваю я его наставника, и немолодой человек показывает на стопку книжек.
— Каждый день по ним занимаемся, ваше величество. А после обеда сегодня у нас музыка.
— А рисование? — Я выпрямляюсь.
— После пианофорте.
— Хорошо.
Эти предметы включены в его обучение по моему настоянию.
Кто-то тянет меня за платье — это Франц показывает мне деревянного солдатика.
— На! — Он протягивает мне фигурку, зажатую в пухлой ладошке.
— Это мне? — Сын энергично кивает. — Спасибо! — Я наклоняюсь его поцеловать. — Вечером я зайду, — обещаю я, — и принесу назад твоего солдатика. — Но у меня разрывается сердце при мысли, что он, будто в клетке, сидит в этой комнате.
— Нам пора, — подает голос Гортензия, но я не могу так просто уйти.
— Сколько у него остается времени на игры? — спрашиваю я.
Месье Лоран хмурится.
— В каком смысле?
— Поскакать на лошадке. Поиграть в солдатики. Когда он играет?
— Для этого, ваше величество, существует вечер. Дневные часы — для работы.
— В год и четыре месяца?
— Таковы распоряжения императора. — Он начинает нервничать. — Я не понимаю…
Зато мне все ясно.
— Завтра вы получите новые инструкции.
Мы направляемся к выходу, Франц бежит за мной до самых дверей.
Мы подходим к залу заседаний Госсовета, о нашем прибытии объявляют, а я смотрю на деревянного солдатика, которого держу в руке. Занимаю свое место по правую руку от Наполеона и оглядываю великолепный зал.
Проживи я в Тюильри еще пятьдесят лет, я все равно не перестану восхищаться его красотой. Золоченые панели с узором из лавровых веток и цветов взмывают под самый потолок, где под расписным куполом парят ангелы.
Наполеон быстро взглядывает на меня и, получив в ответ кивок, призывает собравшихся к тишине.
— Как вам известно, — начинает он, — мы начинаем войну с Россией. Завтра, двадцать четвертого июня,
Сейчас я должна была бы умолять его остановиться. Рискуя навлечь на себя его неудовольствие, воззвать к голосу разума и предостеречь. Но больно уж неприятна мысль о его гневе и больно тешит мысль о его отъезде. Его советники важно сопят, в зале слышно только поскрипывание кресел.
— Не пройдет и нескольких недель, — продолжает император победным тоном, — как наша империя достигнет границ, каких еще никогда не ведала.
Наполеон обводит взором присутствующих. Но если он ждал аплодисментов, то его постигает разочарование.
— В мое отсутствие, — продолжает он, — а также во всех случаях, когда я впредь буду отлучаться из Франции, я оставляю управление страной в надежных руках.
Мужчины ерзают в креслах, и я замечаю, как Полина переглядывается со своей сестрой Каролиной.
— Вместо меня Францией будет управлять императрица Мария-Луиза, моя супруга и мать Римского короля.
По залу проносится вздох изумления — такой громкий, что отдается эхом от высоких стен. Потом все разом начинают галдеть. До меня доносится ропот: «Двадцать один год… Ей же всего двадцать один год!» Наполеон поднимает обе руки.
— Тишина! — призывает он, но его не слушают даже министры. — Тишина, я сказал!!!
Зал смолкает, все смотрят на меня.
— Все распоряжения, которые станет отдавать моя жена, — это мои распоряжения. Законы, которые она будет вводить, — это мои законы. Никто не смеет ее ослушаться. Это будет расцениваться как неподчинение мне.
Регентство Французской империи возложено на меня. Тот факт, что император выбрал на эту роль молодую жену, а не кого-то из министров или из своих родственников, — красноречивый сигнал всему клану Бонапартов.
— Мне будут ежедневно приходить письменные сообщения. Если кто-нибудь… — следует взгляд в сторону сестер, — осмелится противопоставить себя императрице, она будет вольна выслать их за пределы Франции.
Что говорится потом, я не помню. Наполеон разглагольствует о вооружении и победоносной войне в двадцать дней. И только когда мы возвращаемся в наши покои и Гортензия приносит мне лимонной воды, до меня доходит смысл всего происшедшего. Отныне я — император Франции. А мир ввергается в новую войну.
Все в точности, как говорил отец: «Пока есть Наполеон, мира никогда не будет».
Наутро я прихожу в детскую и отдаю свое первое распоряжение.
— Доброе утро, месье Лоран.
Он кивает.
— Ваше величество.
— Отныне, — инструктирую я, — моему сыну надлежит выделять больше времени для игр. Половина утренних часов и не менее одного часа после обеда. Таковы новые распоряжения императора.
Глава 23. Полина Боргезе