Избранное в двух томах
Шрифт:
ли? Не знаю, какие диспуты велись в это время в кабине флагманского Ту-4: кто
«голосовал» за то, что пора разворачиваться, кто за то, что рано. Потом, на земле, оказалось, что каждый по отдельности член экипажа головной машины —
именно он! — считал, что «пора», но, увы, его спутники, известные путаники и
ретрограды, не вняли гласу рассудка и прохлопали время разворота!
Да, разворот был начат с опозданием.
После выхода из него нам полагалось оказаться как раз
остальной группы, которой оставалось пристроиться за нами, чтобы так и пройти
над Тушино. На тренировках это получалось как по нотам.
А сейчас, еще лежа в развороте, мы увидели, как над тем местом, где нам
предстояло выйти на последнюю прямую, уже скользят одна за. другой черные
черточки: звенья и отряды парадного расчета.
Возникла реальная и притом весьма малопривлекательная перспектива —
врезаться сбоку в плотную
208
массу летящих самолетов. Это была бы «та» каша!
И тут наш ведущий принял единственно возможное в создавшейся
обстановке решение.
Я увидел, как самолет Голованова, не выходя из разворота, с круто
наклоненным к земле левым крылом и высоко задранным в небо правым, энергично пошел на снижение. И в ту же секунду радио донесло его команду:
— «Призма»! «Окунь»!—это были позывные кораблей Н. С. Рыбко и нашего.
— Уменьшить высоту на двести метров, следовать за мной!.
И мы нырнули под плотный, аккуратный, действительно «как на параде», строй боевых машин.
Последовала команда дать всем моторам полный газ, чтобы развить
максимальную скорость полета. Самолет уже не качает — его буквально бьет о
невидимые воздушные ямы и колдобины. Под самым застекленным носом
кабины проносятся дергающиеся в такт прыжкам нашей машины деревья, полянки, овраги — замечательный приистринский пейзаж, до которого мне
сейчас впервые в жизни нет ни малейшего дела.
А сверху, над нашими головами, в ясно-голубом небе проплывают звенья
летящих самолетов. Но проплывают как-то странно — пятясь, будто раки, задом
наперед. Так кажется потому, что наши корабли летят быстрее. Вот уже видны
головные машины строя. Еще минута — и мы их обгоним!
Но этой-то столь нужной минуты нам как раз и не хватило. Мы так и прошли
над Тушинским аэродромом — в узком промежутке между заполненным
москвичами летным полем и летящей над нами армадой двухмоторных
самолетов.
— Это новый, еще не описанный в уставах вид авиационного строя: строй
бутербродом, — съязвил кто-то из нашего экипажа, когда, миновав Тушино, мы
немного отдышались.
Но, вернувшись на свой аэродром, мы узнали, что, как говорится, «произвели
впечатление».
зрения, даже эффектным. В общем, нас причислили к категории победителей, судить каковых не принято.
Бывает, оказывается, и так, что даже наши ошибки оборачиваются нам же на
пользу.
209
ИСПЫТАНИЯ „ТУ-ЧЕТВЕРТЫХ" ПРОДОЛЖАЮТСЯ
Парад прошел. Опять начались так называемые трудовые будни. Говорю «так
называемые» потому, что будни эти отнюдь не были серы и однообразны, Во
всяком случае, сюрпризов они преподносили значительно больше, чем хотелось
бы. Не заставило себя ждать и первое серьезное происшествие на «Ту-четвертом».
Всего за несколько дней до него с завода прилетела «четверка», пилотируемая летчиком-испытателем В. П. Маруновым. Но едва успели мы
обрадоваться, что нас уже четверо, как нас снова стало только трое.. Получилось
это так. Васильченко на «тройке» гнал площадку: обычную, тихую, невинную
площадку, даже не на максимальном режиме работы двигателей. Показания всех
приборов были в полном ажуре.
Внезапно эта идиллия нарушилась сообщением из кормового отсека:
— Дым и пламя из-под капота третьего мотора. Поначалу ни с мест летников, ни с поста бортинженера пожар виден не был: встречный поток воздуха относил
огненный шлейф назад. Тем не менее мотор, конечно, сразу же выключили, перекрыли подачу бензина, пустили в ход противопожарную систему — словом, приняли все меры для ликвидации огня.
Самолет со снижением шел к своему аэродрому из дальнего края
испытательной зоны, где, как назло, его застигло происшествие.
— В корме! Как там дела? — спросил Васильченко.
Ответ был неутешителен:
— Пламя увеличивается.. До самого хвоста язык. . До хвоста — это добрых
два десятка метров! Ничего не скажешь: пожар полноценный. .
Еще минута — и в СПУ раздался голос бортинженера Николая Филизона:
— Вот теперь видно..
Доступная взору бортинженера передняя часть мотора, обычно глубоко
затененная окружающим ее ка-
210
потом, светилась мрачным, бордово-красным светом, словно только что отлитая
из расплавленного металла. Командир корабля подумал о многих тоннах бензина
в крыльевых — прямо за горящим мотором — баках, наглядно представил себе, как все эти тонны [(что весьма вероятно) взорвутся, и, вздохнув, дал команду:
— Бортинженеру — разгерметизировать машину. В носовой и кормовой
кабинах — открыть люк и дверку. Всему экипажу — покинуть самолет!