Избранное. Том 1
Шрифт:
— Как хорошо, дорогой, я с каких пор хочу с вами поговорить!
Заману и самому этого хотелось. Многого в нем Заман не понимал и потому хотел основательно потолковать с Шапи наедине.
— Вы так удобно расположились — не стану ли я лишним?
— Ни в коем случае, дорогой мой, ни в коем случае не станете. Я познакомлю вас с приятелями! — И Шапи почти силой потащил Замана.
— Я, возможно, побеспокоил вас, прошу прощения. — Заман смущенно обменялся приветствиями с приятелями Шапи.
— Наоборот, мы рады знакомству, — ответил бородатый парень.
— Сейчас
— Нет, Шапи-эфенди, о глазах не будем, нет! — шутливо воскликнул Аджри, один его глаз чуточку косил.
— Тогда начнем разбирать по носам, — уступил Шапи, и все со смехом повернулись к тому, чей нос напоминал баклажан.
— Не по носам, а по ногам, — отшутился тот, намекая на Шапи, у которого правая нога была короче левой.
— Этот — Адил, — показал Шапи на владельца баклажаньего носа, — учитель истории в школе «Ирфания». Наш дорогой Маруп окончил открытую в 1914 году школу «Джадидия» [39] и сейчас преподает в ней. Тихоня в очках — вон в стороне — Ислам, старший писец ведомства по делам религии, довольно силен в философии. А птенца-поэта можно не представлять — вы узнаете его по глазам, — он показал на Аджри, и все рассмеялись снова.
39
Ирфания — вместилище знаний; джадидия — европеизированная религиозная школа, в программу которой были введены светские предметы — математика, география, история.
— По словам Шапи, — заговорил Адил, — вы в кумульском восстании с самого начала…
— Нет, Адил-ака, я принял участие позже, — немедленно поправил Заман.
— Пусть так, но ведь, в конце концов, вы были в числе тех, кто переполз с севера на юг? В этом, как бы выразиться, в этом…
— …Приключении! — подбросил Ислам.
— Ладно, назовем приключением. Когда же, по-вашему, будут результаты этого приключения?
— Как можно называть приключением движение за народное освобождение? — задал Заман встречный вопрос.
Адил, похоже, смутился, вместо ответа сорвал ягоду инжира и положил в рот.
— А почему нет? Борьба за власть, напоминающая игру в мяч. Назвав ее приключением, и верно отмерим, и точно отрежем. — Старший писец Ислам поправил очки, скрывавшие его узкие глаза.
Заман не спешил с ответом. Он взглянул на Шапи, на остальных, надеясь, что они одернут старшего писца, но все молчали, как бы испытывая Замана.
— Какое содержание вкладываете вы в понятие «приключение», господин? — Заман с особым ударением произнес последнее слово.
Старший писец, будто готовясь к схватке, распрямился, поддернул рукава до локтей, облизал скривившиеся губы:
— Известно, что у возглавляемой Ходжаниязом кучки смутьянов нет ни общего плана, предрешающего будущее народа, ни, по меньшей мере, хотя бы проекта его. А вы, черноногие, увлечены только военными подвигами…
— Довольно, —
— Не беспокойся, поэт! — воскликнул рассерженный Ислам. — О религии я говорю там, где это к месту, а пораженных «красной болезнью», вроде Заманджана, обращать не собираюсь.
— Кучка смутьянов?.. Вы пытаетесь унизить тех, кто с оружием в руках поднялся против врагов. Это вы, что ли, печетесь о будущем народа? Нет, те самые, по-вашему, «черноногие» люди! А вы и вам подобные ученые господа, что делали вы? Наверное, вы и свиста пули не слышали, забившись поглубже в жилую келью при медресе? — Заман уже не мог совладать с собой.
— Одно грамотное, точное слово против врагов сильнее ста пуль! — Старший писец самодовольно оглядел окружающих.
— Деды и отцы учили нас. «Пустыми словами города не берут», — пренебрежительно махнул рукой Заман.
— Ладно! — Ислам насмешливо скрестил на груди руки. — Вы проявили «героизм». Пусть. Но вот уже три года вы не можете сладить с этим сосунком Ма Чжунином и бегаете от него поджав хвост!
Он думал сразить этим доводом Замана, но, кажется, его нападки ни у кого сочувствия не вызывали.
— В борьбе неизбежны и отступления, и наступления, — возразил Заман. — Народно-освободительное движение — это совсем не то, что в медресе, когда прогоняют одного имама и ставят другого.
— Суждения Замана основаны на древнем опыте народа, — вмешался в спор Адил. — Без поддержки народа разве образовалось бы в тысяча пятьсот четырнадцатом году в Яркенде уйгурское государство Саидия под управлением Саидхана? И держалось сто семьдесят лет! А Якуббек-Бадаулет? Что мог бы сделать он в Кашгаре, если бы весь народ не восстал?
Наступило молчание. Заману хотелось обнять Адила и поцеловать в короткую черную бороду, украшавшую его круглое лицо. Воодушевленный поддержкой, он сказал:
— Настоящий сын своей родины вовсе не тот, кто разглагольствует на каждом шагу: «О мой народ! О моя родина!» — и, прикрываясь пылкой болтовней, остается в стороне от настоящей борьбы!
— Верно говорите, Заман, — поддержал его и Аджри. — А ведь эти кликуши еще и отвергают сделанное другими, и…
— Ну, если и ты, поэт, пошел против меня, то мое дело кончено, — сморщился старший писец религиозного ведомства.
— Я говорил обобщая. К этому общему я причисляю и себя, — произнес Аджри.
— Повторяю предупреждение: не будем выходить за рамки, друзья, — примиряюще сказал Шапи. — По-моему, сейчас самая важная проблема — это национальный единый фронт.
Ислам, почувствовав свое одиночество, спросил с озлоблением:
— Единый фронт? Что ты имеешь в виду?
— Объединившись, все передовые силы должны возглавить страну и выработать политическую программу на будущее. Вот тогда мы не заблудимся: перед нами будет светоч, освещающий путь к цели, — закончил Шапи подчеркнуто наставительным тоном.