Избранное

Фюман Франц

— Прекраснее Семелы, — сказал Зевс. — И прекраснее, чем Диа.

А это еще кто такая? Ах да, жена Иксиона, привязанного к вечно вращающемуся колесу. А она теперь, говорят, превратилась в тень?

— Ты краше, чем она, и прекраснее Алкмены, матери Геракла; ты лучше, чем Европа, мать Миноса, хозяйка Крита, — (острова, к которому Зевс приплыл в обличии быка; она дала имя целой части света). — Ты лучше ее. Прекраснее Деметры, твоей сестры. Чудеснее Лето, — (матери близнецов, той другой, посягавшей на звание госпожи, она с плодом во чреве кочевала с острова на остров, умоляя принять ее, но все отвергали ее мольбы, боясь гнева Геры,

пока не сжалился над несчастной каменистый пустынный остров Делос, и она наконец разрешилась от бремени — Артемидой и Аполлоном, когда живот уже готов был разорваться на части; теперь она настолько поумнела, что держится в тени, единственная, кого стоило когда-то опасаться).

Прекраснее, чем Лето?

Почему он молчит?

— Гера!

И вот она подходит к вязу; не слишком близко; он не может дотронуться до нее. Чего же ему надо? А он опять подыскивает слова…

— Но мне уже пора идти, и если твое желание так сильно, то лучше уж в опочивальне, под крышей, за стенами, за искусно прилаженной дверью с запорами, ведь неприлично же здесь, на глазах у всех, на открытой горе, под изрешеченным чужими взглядами небом, я жена твоя, не какая-нибудь…

Блестела пряжка; Гера чуть отступила: голубое одеяние светилось в зеленом лесном сумраке, Зевс рванулся к ней, это ее запястья, ее плечи, ее загорелое тело, это она волоокая, ее глаза, большие, коричневые. Ее запах. Это жена его, не какая-нибудь, а он — Зевс! Он протянул руку над морем, чтобы поймать облако, сотканное из чистейшего золота, и схватил его и сотворил завесу от чужих глаз. Теперь ее опочивальня здесь, на Иде, где находится ее муж, и даже солнце не посмеет заглянуть под полог.

Глаза богини зазолотились под золотистым сводом.

Что за пояс на ней?

— Прекраснее, чем Гера, — бормотал он.

Торжествующий кукушонок в гнезде ее тела, в гнезде из цветов, пустивших первые ростки, — едва узел пояса коснулся Иды, раскинулся ковер из крокусов, гиацинтов, лотосов. Он взял ее и стал горой, заполнившей долину.

Три сотни лет?

Мгновение.

И вот сейчас, во второй раз овладевая Герой, Зевс судорожно сжал в своих руках ее запястья, навалившись всей тяжестью, и Гера знала: он опять видит ее висящей в золотых путах, в узах из золота, в которые он ее заключил — на каждой ноге по наковальне, — а он уселся тогда перед ней и смотрел ей прямо в лицо, следя, как оно меняется.

Долина поглотила гору.

Гера знала, о чем он думает — о ее глубочайшем унижении, явившемся, однако, вызовом его власти, оно все перевернуло, удовлетворив его желание на новый лад. Он доказал, кто он есть, перед сонмом всех богов. Сожалеет ли она, что искушала его? Глаза земных и неземных существ, с которыми он изменял ей, глядели на ее нелепую, бессильную муку. Три часа кряду он сидел перед ней, упершись локтями в расставленные колени, и всматривался в нее, и усмехался, но так и не засмеялся по-настоящему, и усмешка его была такова, что даже в преисподней замолкли, сострадая, и подземное царство мертвых сочувственно завздыхало.

На миг ненависть охватила Геру. Все потоки ринулись с горы. Зевс закричал.

Был ли услышан этот крик внизу?

Или брат Посейдон, наблюдая за Идой, все постиг, заметив золотые облака, и выбрал удобный момент? А может, Афина оповестила его о намерениях Геры? Может, потушили пожар? Или затрещали новые паруса?

Все было скрыто под золотом непроницаемого полога.

Даже

взор Геры не сумел разрушить такую завесу.

Сколько же времени прошло?

Все случилось между полуднем и наступлением ночи, говорят поэты, а тот, кто был при Трое и смотрел, содрогаясь, как, низвергнувшись с ясного неба, нависая потемневшей бронзой, облако накрыло Иду и вдруг устремились потоки с откоса, чтоб также внезапно иссякнуть, — тот знал наверняка: дважды по три часа, и в середине — коренной поворот в битве.

Укладываясь в блаженном изнеможении, Зевс искал взглядом глаза Геры — золотые зеркала, что в его власти, зеркало удовольствия и зеркало свободы, подчинившиеся ему.

Ее глаза открылись. Его глаза — в ее глазах.

Волоокая Гера.

Он поцеловал ее.

Льняной пояс; Зевс отбросил его в сторону. Гера, уверенная в себе, не шелохнулась: большей силы он ей уже не придаст. Не ночная ли птица там вспорхнула? Голова Зевса склонилась набок; Гера приподнялась. И сквозь дрему смутно ему припомнилось: два бьющихся войска, какой-то берег, какой-то город и чья-то победа. И еще всплыло в памяти — до наступления вечера.

Который час?

Кругом золото облаков.

Подспудно он помнил, что затеяла Гера.

Волоокая, глаза точно золотые шары.

Медленно пробуждался Зевс, возвращаясь к яви.

Вот лежит она неподвижно, воля ее всегда покоряла его, как только ее взор пересекался с его взглядом. Та, что сопротивлялась всем его замыслам, вечно действовала наперекор, объединившись с другими богами, хитрая интриганка, коварная, лукавая, шпионящая за ним по ночам, строя козни, внося беспорядок в привычный уклад, задиристая, ворчливая, врагиня его удовольствий, проклятье его сыновей и любовниц, жена-соперница, чужая Гера…

Несравненный оттенок ее кожи…

Прекраснее, чем все остальные…

Его женщина.

Зевс думал: нужно выбирать — собственные планы или один миг, и она, читая в его глазах, поняла его выбор и что он значит.

Ее пояс среди цветов; наверное, надо надеть его снова.

Он схватил ее за руку.

Ничего, кроме Геры. Ах!..

Гора, взламывающая долину; и вот в неизъяснимом самоистощении мужчины, в непостижимой самоотдаче женщины случилось так, что даже в таком ужасном браке произошло чудо соития: прикованные друг к другу навечно соединились по обоюдному желанию, сливаясь в одном дыхании, в порыве страсти, которая обратилась любовью в сердцах, забившихся в унисон. Взаимное счастье. Взаимная покорность. Судьба. Зевс опять забыл обо всем, забыл про битву, про троянцев и греков, про флот и город, про предсказания мойр; место забытых заняла она — единственная, неповторимая, навек его спутница, всегда его сопровождающая, верная советчица, смысл его власти, ядро воли, соучастница его судьбы и в вечном их противоборстве всякий раз другая, что и помогает реализоваться каждому из них. И Гера забылась, забылась на мгновение, заключающее в себе вечность.

Потоки, текущие с горы, клокочущие подземные источники, и где-то вдалеке битва, Гектор у моря…

Он выпустил ее руки и ласкал ее волосы; они лежали рядом, меж цветущих трав и золотом облаков, и тут он усмехнулся, обессиленный кукушонок, и поцеловал темное пятно на плече, куда когда-то угодила плеть его молнии. И проговорил:

— Прекраснее, чем Гера.

А она:

— Сильнее Зевса!

— Моя Диона!

— Мой кукушонок!

— Диона!

— Кукушонок!