Избранное
Шрифт:
— Как овцы?
— Еще медленней. — И тут же добавила, энергично кивая после каждого слова: — Мее-меек! Чее-веек!
— Ура! — закричал Прометей, — теперь и ты это сказала! Что-то из них да выйдет! Я в них верю. Ах, Амалфея, я верю в них, в этих глиняных болванов, в эти комья земли, в эти сгустки тины, в эти кучки ила, в эти шарики грязи — в эти чудо-созданья! Погляди, как они лежат! Погляди, как они улыбаются! Погляди, как их овевает ветер, объемлет мох, ласкает свет! Ах, Амалфея, как я счастлив! Бесчисленные ходят по небу солнца, луны и звезды, но лишь на одной, на этой звезде живет тот, кому будет принадлежать Вселенная, — наш Человек!
— Ну-ну, — сказала
Заметив, что человек-мужчина начал моргать и в любой миг может проснуться, она встала над ним, чтобы он сразу нашел ее вымя и, прежде чем снова закричать, сперва бы напился.
Перевод С. Шлапоберской
УХО ДИОНИСИЯ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ УТРЕННЕЙ ЗАРИ
Гомер, «Гимн Афродите», 219–239
Эос, богиня утренней зари, спала однажды с Аресом, с которым рано ли, поздно ли, но доводится спать каждой розовоперстой.
Афродита застала ее врасплох.
Конечно, то, чем они с Аресом занимались, было в ее глазах делом священным, что правда, то правда, но ведь Арес-то в конце концов был ее мужем. И Афродита покарала Эос, обрекши ее жаждать любви смертных так, чтобы желание отдаться им перевешивало всякий стыд.
Произнесено проклятье было той же ночью, и Эос над ним посмеялась. Как-никак мужем ее был титан Астрей, которому она родила утреннюю звезду да четыре ветра, бороздивших воздушный океан, и такого мужа ей за глаза хватало. Что до Ареса, так ведь он был неизбежным для всех исключением, и памяти о нем ей теперь хватит надолго.
Но вот пробил час, когда пора было будить День, а Ночи указывать путь за море, и Эос стала спускаться с горы восвояси; тут-то, на склоне, под фиговым деревом, она и увидела спящего пастуха. Укрывшись одеялом, он лежал на животе, слегка подтянув ноги, уткнувшись лицом в локти.
Его беспомощность была так трогательна.
И она не устояла от искушения скользнуть под него.
Эти шершавые и сухие, как рога, руки, оливковая кожа, запах пота, ах…
А он спал и утомился во сне и, счастливо облегченный, проснулся в красном сиянии всех гор: то растекалась по ним краска стыда Эос.
Разбудив День и проводив Ночь, она заперлась в своей светлице и горько заплакала из-за двойного своего унижения, ибо все случившееся казалось ей постыдным, а стыд — сладким. Ночью она раззадорила Астрея, чтобы он ее насытил, а утром избрала другой путь, но и на сей раз ей встретился юноша. Его открытые губы, беззащитная грудь… Охотник, превратившийся в дичь, — она легла к нему. Запах чеснока и винного перегара, под ногтями запекшаяся кровь… Он проснулся в смятении — горы кругом пылали.
И так каждый раз кто-то новый, утро за утром, новая нечистая плоть, новая нежность. О, как прекрасно это погруженное в сон несовершенство! Она стала избегать мужа — к его вящей радости: они казались друг другу холодными и навязчивыми одновременно. Он взялся доставлять известия звездам, а на обратном пути заглядывал к пылким и податливым нимфам, селившимся в прибрежных камышах, — на Пенее, на Скамандре, на Ниле, повсюду.
Его отсутствия она не замечала.
Не раз, гонимая муками срама, собиралась Эос к Афродите — умолять ее снять проклятье, но всякий раз передумывала, не решалась. О, это сладкое проклятье!
Долгое время ей удавалось ускользать неопознанной, но вот однажды утро встретило ее в объятьях Титона, одного из пятидесяти сыновей могучего в чреслах царя Трои. Каждый из принцев почивал
Он, так и быть, отпустит ее, но только если она снова придет, на сей раз к нему. Ну что ей оставалось? Она поклялась, заливаясь слезами, — о, эти горькие слезы уличенной на месте преступления! — и сдержала клятву с присущим ей пылом. Братья есть братья; страсть утренней зари они делили без всякой зависти или злобы. Дали даже обет не враждовать между собой и не сближаться с другими женщинами, пока к ним ходит Эос.
А Эос пробиралась к ним каждое утро, сегодня к Ганимеду, завтра к Титону. Стыд ее пообтерся, она уже не чувствовала себя воровкой, хотя должна была, как и прежде, скрываться. Остальные братья ведать не ведали ни о каких посещениях, только вот весь дом заливался каким-то розовым светом от ее пылающей плоти.
Утренняя заря посреди ночи; Астрей, неустанный гонец на тропах вечной темноты, был изумлен: что там, на самом краю Азии, меж горами и морем, уж не земная ли объявилась звезда? Доложил Зевсу, тот воззрился вниз и углядел Ганимеда, вдвое прекраснее обычного из-за предвкушаемого восхищения. Бога осенило: да вот же ему виночерпий! Известно, что он орлом ринулся вниз и в мягких когтях вознес юношу на Олимп, в трапезную дворца. Художник вправе все видеть по-своему, и, может, он не солгал, и действительно испуганный мальчик, пролетая меж вершин и облаков, не удержал свою воду, но чтобы он был мальчиком, то это неправда — ему уже приходилось убивать и львов, и вепрей и в течение целого лета утолять вожделение не кого-нибудь, а самой Эос.
Та была в отчаянии: что ж, теперь снова скитаться от одного к другому? Однако Титон не разочаровал ее. Целую осень каждое утро наступало прекрасное умиротворение, особенно сладкое оттого, что его не надо было делить на части и что оно открывало глаза на неисчерпаемость одного человека.
И все-таки выданность человечьей любви продолжала терзать ее душу. Ведь смертные — нечистые существа, они питаются плотью и кровью, и тела их заполнены нечистотами. Правда, боги-мужи спускаются иногда с Олимпа, чтобы зачать в роде человеческом племя героев, и на них не ложится позор из-за этой страсти. Богини же — дело другое, их пятнают встречи со смертными, ибо богини любят сильнее, чем боги, и несовершенство людей притягивает их, как магнит. И нечистота людская тоже — она как заноза. Краткость их бедной жизни умножает их страсть и изобретательность в любви: люди нежнее бессмертных. И гораздо внимательнее, а это так трогательно и так возбуждает. Свое счастье они находят в счастье другого. Ни один бог не решился бы поцеловать ее в плечико, когда поясница ее пылает. Ни один бессмертный не стал бы отдавать и последние силы на алтарь вожделения. Боги ничем не жертвуют друг другу.
На веки вечные остаться с Титоном! Но ведь он смертен.
Умереть вместе с ним! Но ведь она богиня.
Она стала молить Зевса о милости: дать ей уснуть в объятьях Титона, чтобы больше не просыпаться! Повелитель богов и людей недовольно поморщился: она ведь знает, что это не в его власти. Она знала это: сами мойры распорядились так, что бессмертие нельзя отменить.
Тогда подари ему вечную жизнь — ведь этого милостивые сестры не запрещают. Она увидела Ганимеда в покоях громовержца; он смотрел мимо нее и, казалось, улыбался чему-то. Тут же исчез. Она бросилась на колени перед Зевсом: