Избранное
Шрифт:
— Ты хочешь сказать, в достижении позитивных целей?
— Да.
— Что ж ты имел в виду, отрицая вашу принадлежность к терроризму и анархизму?
Я не нашелся, что ответить, мне на выручку пришел Наджи.
— Генерал, это вопрос дискуссионный.
— Вы полагаете, что похищение Харпера — не террористический и не анархический акт?
— Все зависит от побудительных мотивов, — тихо ответил я.
— По телефону ты мне сказал, что вы — противники террора и анархии. Я тебе поверил и вызвал полковника Сабахаттина, велел ему оставить вас в покое. И что же? Он выложил
Вот оно что! Попробуй теперь отвертеться. Попались, что называется, с поличным. Теперь каждый наш вздох будет ему известен. Оказывается, в собственной квартире слова произнести нельзя. Им известно каждое обстоятельство нашей личной жизни, вплоть до связей с женщинами. Полковник наверняка в курсе моих отношений с Семой-ханым и отношений Мурата с супругой коммерсанта Нежата. У меня мурашки побежали по коже. Наши сыщики и этому научились у американцев?! А где же тогда человечность, где гуманность? Отныне, если нам захочется поговорить о чем-нибудь друг с другом, придется выходить на улицу? Больше ни слова в квартире! Не желаю я, чтобы меня подслушивали!
— Надеюсь, вы поняли меня, — сказал генерал. — Поняли мои истинные намерения?
— Да, господин генерал, — ответил за нас всех Мурат.
— Я не хочу сказать, что вы должны стать безразличны ко всему. История с куропаткой задела вас до глубины души. В этом ничего удивительного нет. Но плохо, что вы поддались своим чувствам и проявили чрезвычайную поспешность и неосмотрительность. Вы чуть было не совершили поступок, который еще за день до того сурово осудили бы. Вы повели себя как безрассудные мальчишки, не подумав о том, что, во-первых, никогда не добились бы своей цели и что, во-вторых, нанесли бы непоправимый ущерб своим семьям.
Дядя оседлал своего любимого конька и теперь будет нас поучать и воспитывать. Ему, наверно, казалось, что мы получаем от этого удовольствие, хотя на самом деле мы едва сдерживали готовое прорваться возмущение. Но попробуй только возрази ему! И мы помалкивали, словно набрали в рот воды.
Генерал снова хлопнул ладонью по подлокотнику.
— Ну, все! Мне пора уходить. Есть у вас ко мне вопросы?
— Не желаете чашечку кофе, господин генерал? — спросил Мурат.
— Лучше чаю.
Мурат поднялся и вскоре принес для всех нас чай.
— У нас к вам большая просьба, — сказал, отхлебнув из чашки, Наджи.
— Какая именно?
— Вы не могли бы сделать так, чтобы из нашей квартиры убрали подслушивающее устройство?
— Это может сделать только тот, кто его установил.
Мы застыли в недоумении. Выходит, нам и впрямь больше ни о чем нельзя разговаривать в собственной квартире? Я моргнул ребятам, чтобы они помалкивали, но их словно кто-то тянул за язык:
— Это ли не попрание законности, не вмешательство в личную жизнь?
— Не давайте повода вмешиваться в нее.
— Как?! Установили подслушивающее устройство…
Дядя мелкими глотками прихлебывал чай.
— Хороший чай, спасибо. — Он взглянул на часы. — Ну, мне пора.
Мы проводили его до дверей. На прощание генерал каждому
— До свидания. Учитесь и не забивайте себе голову всяким вздором. Желаю успехов. — Уже стоя на пороге, он вдруг обернулся: — Ах да, я забыл вам сказать: по дошедшим до меня сведениям, в миссию американской военной помощи поступила докладная о всех обстоятельствах дела Джона Харпера. В целях обеспечения его безопасности решено перевести его в другое место. Когда и куда, еще не известно. Так что имейте в виду, ваш план похищения заранее обречен на провал. Все необходимые меры предосторожности уже приняты. Понятно?
Нас, пожалуй, даже обрадовало это сообщение. Однако мы ничем не выдали своей радости. Мне подумалось, что эта радость в чем-то сродни мальчишескому самодовольству: не иначе как наше вмешательство повлияло на принятие такого решения. Значит, не такие уж мы безобидные!
Дядя снова пожал нам руки и удалился. Мы заперли за ним дверь и вернулись в комнату.
— Вай, до чего охота пожевать чего-нибудь! Ва-а-ай! Хотя бы долмы.
— По мне, так жареная печенка лучше. Ва-а-ай!
— Или папаскарысы.
— А я вот миндальные пирожные люблю, — сказал Наджи.
— Творожники лучше всего, — усмехнулся Мурат. — Но в общем-то твой дядя мне понравился.
— Истинный солдат.
— Почему он ни слова не сказал о том, какие беспорядки творятся в стране? Избивают студентов, врываются в университет…
— Он истинный солдат, — повторил я и больше не проронил ни слова.
— Надо сообщить Эльвану-чавушу, что его дело завершилось и он может спокойно возвращаться в свою деревню.
— Завтра посадим его с внуком в минибус до Кырыклы.
— Ну и дела…
— Ох-ох-ох…
33. Журналист Фазыл
Рассказывает Яшар.
Возле Туслога к нам подошли полицейские:
— Чтобы духу вашего здесь больше не было! Еще раз увидим — заберем в участок, и вам тогда уж не отвертеться. Никто и ничто вам не поможет — сгниете заживо.
Мы пошли в Кызылайский сквер и сели на скамейку.
— А ведь нас вали хотел принять, — сказал дед.
— Наверно, забыл. Мы не очень далеко оттуда. Давай пойдем сами.
Халиль-агабей приходил к нам в постоялый дом, мы долго разговаривали с ним. Он рассказал, как им пришлось отказаться от похищения, как все их разговоры, оказывается, записывали на пленку, и теперь придется придумывать что-нибудь другое. И еще он сказал, что за ними, наверно, устроили слежку. Раньше мне бы такое и в голову прийти не могло — что полицейские иногда переодеваются в обычную одежду и следят за людьми. Значит, и нам в постоялом доме надо держать ухо востро — может, и за нами следят переодетые полицейские. Халиль-агабей предложил отправить нас в Кырыклы. Но мы отказались. Говорить о наших делах можно, оказывается, только на улице, в людных местах, например на автобусной станции. Он дал нам немного денег. Вот мы и пошли в Туслог, но нас оттуда прогнали. Сидим теперь на скамейке в сквере и головы ломаем, что делать дальше.