Избранное
Шрифт:
— Так бы сразу и сказали, госпожа, — заюлил Теджир. — Зачем такие слова говорить — ревнуешь… Разве я ревную?
— Иди и немедленно пришли свою жену сюда. Может быть, мне просто скучно, и я решила поболтать с ней о том о сем? До чего ж ты глупый! Вот уж не думала, что невежество может до такой степени раздражать.
— Да, госпожа, мы хоть и учились кой-чему, но так и остались невеждами. Имейте снисхождение. Сей момент пришлю Гюльджан.
— То-то же, — смягчилась Сема. — Я жду. До свидания.
Она приблизилась ко мне и зашептала:
— Я
— Как ты думаешь, не будет ли лучше, если я пока уйду от тебя, а как только она придет, вернусь, будто только случайно заглянул, по делу?
— Нет, спрячься пока во второй комнате. Это на тот случай, если Али вздумает прийти тоже. Я угощу его кофе и выпровожу. А если она явится одна, ты сразу выходи. Понял?
Прихватив с собой недопитое вино и сигарету, я удалился в соседнюю комнату.
— Тебе придется раскрыть перед ней все карты, — сказала Сема. — Иначе она, пожалуй, ничего не захочет сделать.
— Иди ко мне, — сказал я и, притянув к себе, крепко поцеловал ее в губы. — Из тебя получился б первоклассный подпольщик, но… Есть одно маленькое «но».
— Ты мой лев. Мне так хорошо с тобой… — Она присела рядышком со мной, и моя рука невольно потянулась к вырезу ее фланелевого халата.
— Если тебе удастся провернуть это дельце, я тебя так отблагодарю, так отблагодарю!
— Тебе этого хочется, милый?
— Еще бы! И мне, и моим товарищам.
— Иншаллах, справимся, — бросила она уже на ходу, так как в дверь позвонили. И я услышал ее голос из прихожей: — Молодец, Гюльджан, что пришла одна. Проходи в комнату.
Я тотчас вышел из своего укрытия — прятаться уже не имело смысла. И притворяться, будто я тут оказался случайно, тоже не имело смысла, все равно она обо всем узнает.
— Доброго вам вечера, — поклонилась Гюльджан, войдя в гостиную.
Я ответил самым почтительным образом.
— Ты, наверно, устала, Гюльджан-йенге, пока поднималась на пятый этаж, — сказал я. — Присядь отдохни. Спасибо, что пришла.
— О да, Гюльджан никогда ни в чем не отказывает, — улыбнулась Сема. — Не то что этот мужлан Али. Ты бы перевоспитала своего мужа, а? До чего он у тебя непонятливый.
Гюльджан залилась краской смущения и потупилась.
— Он что-то не так сделал, абла? Это на него похоже. Разве нам, крестьянам, угнаться в смекалке за горожанами? Но он старается, очень старается, абла.
— Да, Гюльджан, твой муж сильно переменился с тех пор, как переехал в город. Он уже и односельчан забывать стал. Приехал дедушка Эльван, а твой муж даже в его сторону взглянуть не пожелал. На что это похоже?!
Лицо Гюльджан вспыхнуло пуще прежнего, она растерянно взглянула на меня — очевидно, никак не ожидала, что разговор примет такой оборот. Она беспомощно шевелила губами, пытаясь, очевидно, найти какие-то слова оправдания, но безуспешно.
— К
— Ах, не говорите, Сема-абла! Мне стыдно вам в глаза взглянуть. А ведь из-за чего так вышло? Из-за страха перед Сабахаттином-беем. Мой Али пуще смерти боится, что господин полковник лишит его работы. Если тот прикажет Али терпеть и не ходить в уборную, Али в штаны наложит, но не пойдет. Сабахаттин-бей и мне выговаривал за то, что я поприветствовала дедушку Эльвана. Знали бы вы, как он над нами измывается!
— Твой муж американца тоже боится, правда?
— Боится. Еще как! Он и перед Хасаном-беем, управляющим, трепещет, и перед Нежатом-беем, и перед Назми-беем. Я порой думаю, что этот человек для того на свет родился, чтобы всех и вся бояться. А причина одна — страсть как боится остаться без куска хлеба. Он так долго искал место в городе, так мучился, пока не устроился привратником.
— Однако Харпер на днях уезжает.
— Один уедет, другой приедет. Какая разница?!
— Вы не думали о том, чтоб вернуться в деревню?
— Нам туда пути нет. Как посмотрим в глаза односельчанам после случая с дедушкой Эльваном? Мне и перед вами-то стыдно…
— Но ведь работа не должна превращать человека в раба.
— Однако превращает…
— Вы не то что другие, не дармоеды, собственными руками добываете себе пропитание.
— Не только руками, но и ногами. Порой я ног под собой не чую — так набегаешься за день вверх-вниз по лестнице. Руки отваливаются от бесконечного мытья стекол, выкручивания белья. Мне ведь все дают в стирку, даже грязное исподнее. Мы, да такие как мы, больше всех на свете трудимся, но, несмотря на это, нас больше всех утесняют.
— Не расстраивайся так, Гюльджан-йенге, — включился я в разговор.
— Я понимаю, что не следует расстраиваться, но ведь сил уже никаких нет!
— Я просила тебя зайти, чтобы подарить кое-что из лишней одежды и заодно спросить, нет ли у вас там в деревне девочки — мне хочется взять на воспитание. Я бы дала ей образование, и мне стало б веселей жить — вдвоем. Но, признаюсь, Гюльджан, все это было только предлогом. На самом деле нам надо поговорить с тобой совершенно о другом. Обещай, что не расскажешь Али о нашем разговоре.
— Конечно, абла.
— Дедушка Эльван и Яшар живут в гостинице на Саманпазары. Они не хотят возвращаться в деревню без куропатки. Ты же знаешь, как сильно ребенок привязан к своей птичке. А этот свинья Харпер уезжает, ходят слухи, будто его переводят в Испанию. Уедет и заберет куропатку с собой. Мы полагаем, что куропатку надо непременно получить обратно. Любой ценой.
Гюльджан испытующе глянула на меня, потом на Сему.
— Как же мы ее получим обратно, абла?
— Тургут-бей и его товарищи подобрали другую куропатку, как две капли воды похожую на Яшарову. А наше с тобой дело — подменить одну другой.