Избранное
Шрифт:
Григорий ссутулился, замер… Мгновенной вспышкой возникло перед ним Зинкино, перекрытое белокурыми прядями волос, мечущееся лицо… И стон. И вскрик. И шепот — горячий, упрашивающий, сбивчивый: «Гри… Гриш… Грише-е-енька!.. Ми-лый… Я же… не на!.. Не на-а-а…» Он мотнул головой, полез за папиросами, сплюнул и вдруг сказал глухо:
— Слушай… А не пойти ли тебе, а?.. Чего ты тут из себя ангела корчишь?!
— Нэ шуми, Григорий. Я тэбя нэ боюс. Мы с тобой вместе в дэсантных войсках
— Врежу… — отчетливо посулил Григорий.
— Тогда я тэбе тоже врэжу.
Григорий включил лампочку и долго разглядывал лицо друга. В конце паузы неожиданно рассмеялся и сказал с заметным теплом в интонации:
— Ну ты и даешь, Шекспир!.. Ладно, отбой. Вольно!.. Только это… а ведь я и на самом деле не знаю ни хрена, что делать-то… Вон и Нелька, ну из маркшейдерской которая, вокруг меня теперь петли вяжет…
— Зынаида про Нэлку знает. Это ты вокруг нее виражи крутишь. Вот… Но теперь Нэлка с тобой нэ будет.
— Эт-то еще почему?
— А потому что ты как козел, который ходит гдэ попало. Нэлка Зынку уважает…
В дальнем конце орта заплясали, скрещиваясь и расходясь, два светлых лучика — кто-то шел в их сторону…
— Отец, однако, бежит… — сказал Григорий, приглядываясь.
— Ничего… Проветриваем. Говори, что делать будешь. Зынаида совсем скисла…
— А у тебя-то какая идэя?
— Я спэрва твой план хочу знать…
— Нету у меня никакого плана. Чо ты, как этот…
— Тогда слушай. Я твой друг, да?..
— Да.
— Я тэбя когда-нибудь продавал, да?
— Нет.
— Ну вот… Я тэбе говорил, что мне Зынаида очень нравится?
— Говорил, говорил. Короче.
— Так вот… Если ты на нэй… Если ты от нэе откажешься… Тогда я тэбя после этого совсем знать нэ желаю! Ты из Полярска уедешь! К той самой матэри уходи!.. Я тэбя близко видеть нэ позволю!.. Это мое очень ба-альшое слово!..
— Чего ты орешь? — Григорий поднялся.
А Сергей вплотную придвинулся к нему и процедил сквозь стиснутые зубы:
— Месяц тэбе даю на раздумье. Два! Как в тбилисском Дворце сочетаний… А потом — бэрэгись!..
— Эй, самопалы! — не доходя метров двадцать, окрикнул друзей голос Гаврилова отца. — Целуетесь, что ли? Почему скрепер стоит?
Серега отлепился от Григория.
— Отпал дэлали, Иван Федорович. Григорию в глаз камень ма-а-лэнький попал. Вынимать пришлось…
— Вынул?
— Нэ-эт. Рэшили — взрывать будем. На выброс! Так.
— Ну, то-то… А ты, Гаврилов, валяй к Сыркину. Он обурил блок. Заряжать можно.
— Знаю. Был я у рябого…
— Вот и валяй. К концу смены отпалишь. И прикурить дай-ко мне… Через часок мы тут с Кряквиным и Тучиным прогуляемся, чтобы
Серега врубил лебедку и передернул рычаги. Тяжеленный стальной ковш, натянув трос, подтолкнул размочаленные взрывом куски валуна, и порода со скрежетом пошла вниз.
Грохотала лебедка, елозил и елозил озубленный ковш по тесному штрековому лазу, и, истрачивая себя на искры, натужно мотались в полутьме маслянистые косы тросов.
Лицо Сереги стало напряженным и очень похожим по выражению на то, когда он учил гамлетовские слова.
Лестничный ход восстающей был узким, рассчитанным не на гурьбу, а на одного. Прочные перекладины, окатанные горняцкими руками и ногами, все вели и вели в сумрачную, холодную вышину.
Первым поднимался Кряквин. За ним, в такт, Тучин. Еще ниже, вежливо отставая, Гаврилов.
Лезли без слов, сосредоточенные, — только разномастно курилось дыхание, вскрипывало дерево да изредка, оттого и по-особому звучно, процарапывали стылую тишину вертикальной проходки срывы мелкой породы с боковин.
На одной из промежуточных площадок Кряквин остановился, жестом руки пропустил вперед Тучина, а сам, отпыхиваясь, подождал Гаврилова. Стянул каску и, не скрывая, устало вытер платком накопившийся на лбу пот.
— Отвыкаю, Иван… Вишь, жабры слиплись? Не те уж, не те, брат, совсем пороха…
— Да я и то гляжу — чего это мне на каску песок всю дорогу чей-то сыплется?.. Твой, оказывается. А давно ли, кажись, как ужаленный прыгал?
— Ну, по части прыжков-то я и сейчас не хуже резинового…
— Во-во… — хмыкнул Гаврилов. — По конторам… на заднице, да?
— Ладно, ладно. Поговори еще у меня…
Снова поползли вверх. И снова — только дыхание, только шорохи грубой горняцкой одежды…
На очередной площадке Гаврилов спросил:
— А в гости чего не заглядываешь? Большой начальник стал, что ли? Зазнался, да? Походку сменил?
— Пошел ты к дьяволу! — отмахнулся Кряквин. — Сам же ведь знаешь — хлопот полон рот…
— Варюха как поживает?
— Ничего. За-вуч, понял?
— У-у… Стало быть, тоже ба-аль-шая начальница?
— Да ты что в самом-то деле, Иван?
— А то… — сплюнул Гаврилов. — Киснем же, как эти…
— Ну, ты погоди, погоди… — Кряквин мотнул головой в сторону Тучина. — Он вам еще дремоту разгонит…
— А сам-то — передумал, что ли?
— Нет.
— Точно?
— Точно.
— А Михеев на это?
— Да хоть как! Я теперь буду ставить вопрос и — все!
— Это когда же, интересно?
— Скоро. Только отвяжись!
— А Верещагин что говорит?