Избранное
Шрифт:
— Да.
— Анализа, так сказать, утраты этой профессией своего престижа?
— Да.
— Я понимаю… — Шаганский многозначительно поморщил лоб и, откидываясь в кресле, прикрыл глаза красновато подрагивающими веками. — Но ведь вы же… я сейчас сознательно эвфемирую, то есть смягчаю понятие… в социологии э-э… некоторым образом неофит. Не так ли?
— Так, так… — облизнул губы Тучин. Шаганский уже начал его раздражать.
— Так вот именно в связи с этим обстоятельством я бы и хотел кое-что уточнить заранее…
— Так уточняйте
— А какая вам, Павел Степанович, э-э… требуется оценка? Какой анализ?
— Не понял вас, — резко сказал Тучин. — Вы бы уж пояснее…
— Хм… — Шаганский опять многозначительно приспустил веки. — Видите ли, Павел Степанович… В данном конкретном случае вы ведь впервые сталкиваетесь с проблемой заказчика и исполнителя…
— И что же?
— А социологические оценки, прямо скажем, порой бывают и безжалостны в своем… Вы понимаете?
— Пока понимаю, — сказал Тучин.
— Так вот я бы и хотел знать заранее… Что бы хотелось вам в результате исследования, которое заказываете вы… иметь от меня? Плюс… Минус… Баланс плюса и минуса или так, как оно и есть на самом деле? Поверьте, это немаловажно…
Тучин даже закряхтел, задышал носом, усилием сдерживая рвущееся раздражение. При этом ему удалось также и вынести на себе долгий, влажно-пытливый взгляд Шаганского.
Он встал, подошел к подоконнику и налил из графина газированной воды. Выпил, думая, чем бы таким, поострее, отбрить Юлия Петровича, а потом, неожиданно даже для самого себя, сказал ему тихо и твердо:
— Я прошу вас принести мне шлепанцы, товарищ Шаганский. Понимаете?.. А кофе варить не надо…
— Приехали мы, Пал Степаныч… — вторгся откуда-то извне в тучинские раздумья голос Семена.
Тучин кивнул и посмотрел в ветровое стекло перед собой. Увидел знакомую стену бытовки и сильно закуржавленную дверь в нее.
— Лады, Сема… — сказал Тучин и, перегнувшись через спинку, достал с заднего сиденья объемистую спортивную сумку, в которую каждый раз, перед утренней пробежкой, еще с вечера аккуратно укладывал свой костюм, белую рубашку, галстук и ботинки. — Пошел я творить бессмертные дела. Бывай…
— С Люськой-то не забудете, а, Пал Степаныч? — окликнул его Семен. — Она нынче на смене…
— Не забуду, не забуду… извозчик. — Он захлопнул дверцу, вдохнул глубоко-глубоко морозный, пахнущий чем-то очень знакомым воздух, как бы прощаясь с ним, и нырнул в бытовку, в ее душное, застоявшееся тепло. Сразу же и направился на второй этаж, в душевую, машинально взглянув на часы, висящие на лестничном переходе, время — семь пятнадцать…
В раздевалке было шумно. Галдели горняки, отработавшие ночную. Тучин здоровался со знакомыми и, сбрасывая с себя одежду, с интересом прислушивался к разговорам вокруг. Он любил вот такие начала рабочих дней: с мужицким юмором, со здоровостью чисто промытых тел, знакомо предчувствующих предстоящие часы свободного отдыха, с плеском теплой воды…
— Павел Степанович, можно мне до вас? — издалека заокала, заранее глядя
— Можно, можно, Марья Алексеевна, — подстроился под ее «о» Тучин.
— Тут — это… — замялась она.
— Говори, говори… Не стесняйся. Тут все свои.
— Отблагодарить я тебя хочу дак…
— Это за что же, теть Маша?
— Дак за это… И за квартиру, и за путевку в санаторию. Дали мне ее в рудкоме.
— Ну-у? Это хорошо! Поздравляю. Только насчет квартиры я ни при чем. За нее ты Кряквину Алексею Егоровичу кланяйся. Вот так. А за путевку тебе я рад. Когда едешь-то?
— Дак через неделю уж. Только это… Павел Степанович. Вы бы уж к нам зашли бы, а? И мужик мой просил об этом. Ему и поговорить с вами охота большая. Об проходчиках и так далее. У нас и рябиновая добрая настоялась… — шепотом добавила тетка Марья.
— Рябиновая, говоришь? Это хорошо! — потер ладонь об ладонь Тучин. — Зайду как-нибудь.
— Правда?
— А ей-богу!
— О-о… Спасибо. А еще это… Только я по секрету… — Тетка Марья придвинулась к Тучину. — Клыбин-то на меня зверем глядит. Ага… Вчерась поднял вон там с полу газету мокрую, да как зашумит!.. Антисанитарно, кричит. Гигиенно! Это он озлился так, что мне путевку-то определили. Прогоню с рудника, кричит… Полотенцы давай нюхать…
— А-а… — махнул рукой Тучин. — Плюнь ты на это дело, Марья Алексеевна. Пускай себе нюхает, что хочет, ладно? А ты езжай, отдыхай…
— О-ох… Уж пойду. А вы к нам зайдете, значит? — И Марья боком-боком пошла между кабинками.
Тучин с удовольствием слушал, как струится по его телу шипучая вода, потом спросил у соседа, приземистого, густо обросшего волосом взрывника:
— Как смена-то прошла, Вася?
Тот, отфыркиваясь, забасил:
— Нормально, Павел Степанович. От ноля до двух курили. Света в орту не было. Магистраль пережало…
Тучин нахмурился.
— А потом ничего… Вон у Федьки-то портки до сих пор в мыле… Вы бы это… Со шнуром-то огнепроводным подшустрили бы малость, а? Сколько они там резину тянуть собираются? Кончается на участке шнурок-то…
— Ладно.
Потом Тучин завтракал в рудничной столовке и, по-быстрому сглатывая яичницу, вникал в дела на Нижнем.
— Вроде начали мы проходку там… — говорил ему Гаврилов.
— И что?
— Воды многовато…
— А у тебя? — спрашивал Тучин у другого начальника участка.
— Все пока в норме. Насчет вибропитателей не интересовались?
— Сегодня должен главный горняк приехать. Расскажет…
— Вернулся уже?
— Ага. До селекторной обещался быть на Нижнем.
В семь пятьдесят Тучин забежал в рудничную диспетчерскую.
— Привет, Люся, я тебя боюся… Чем обрадуешь?
— Вот… — Девушка пододвинула ему лист суточного рапорта. — Пока идем в норме. На втором участке немного недодали. Энергии не было.
— Знаю.
Тучин внимательно проскользнул глазами по цифровым колонкам.