Избранное
Шрифт:
За окнами стоял чистый, набело замороженный день. Река, туго спеленутая ледоставом, лежала за окнами, исписанная полозьями саней. Деревенская ребятня звенела на скате, барахтаясь в снегу. Дальние оснеженные сосняки четко рисовались за синими сугробными луговинами. Одинокая черная ворона косо летела с того берега на этот. Федор видел за окном и Марию, что ладно и сильно управлялась вилами возле стайки. В белом ошалке и распахнувшейся шубейке она была все-таки хороша. Лицо ее зарумянил мороз, иней осел на широких, все еще черных и густых бровях. Мария задавала корове сено и что-то неслышно говорила ей одними губами.
Федор невольно любовался Марией, а потом так же невольно вспомнил Полину. Махонькая, худенькая, она стояла перед ним, намного уступая ему в росте, и видел Федор в платьевом разрезе ее уставшую кожу, провисшие груди, неясный контур оплывших бедер, высоко заполнявшийся подол и полноватые ноги в самодельных вязаных чулках и пересохших за ночь латаных-перелатаных ичигах…
Хлопнула дверь, и еще с порога спросила с улыбкой в голосе Мария:
— Подглядываешь? И чего углядел?..
Он виновато повернул голову.
— Собрался уже… Уходить мне пора. Дела здесь есть, да в райцентр потом…
— Опять пешком пойдешь?
— Ага. Я к ходьбе привыкший, да и по дороге есть об чем думать…
— Это об чем же?
— Об разном… Я вот тебя спросить желаю…
— Спрашивай… — Мария подошла к нему. — Жду…
— Кланька-то не растреплется?
— А-а… боишься… Да нет… Я ей язык быстро укорочу. Еще чего сказать хочешь?
— Дак ить вот ить… Вроде все.
— Тогда я тебя спрошу об одном… Только ты мне по правде ответь, ладно?
— Ладно.
— У тебя с Полиной когда… чего было?
— А што?
— Да так… интересно… Васька-то от кого был… покойный?
— От Ефима…
— Правду говоришь?
— Правду. Ефимов это сын был.
Мария обняла Федора, прислонилась к его груди. От нее пахло холодом, сеном, коровьим навозом.
— Прости меня, Федор… Прости…
— За што, Мария?
— Понимаешь… тогда… я эту напраслину против тебя с Полиной пустила…
Федор оторопел.
— Ты?!
— Я, Федор… Люб ты мне был страшно… Прости меня…
— Да ты знаешь кто? — враз освирепел Федор. — Да ты же эта… Как ты могла такое, а?
Мария устало присела на табурет.
— Не знаю… Так вышло…
И тогда Федор рывком переместился к двери, сорвал с гвоздя куртку, пнул ногой дверь, вышел было, но остановился и в клубящемся парном воздухе прокричал:
— Было у меня с Полиной! Было! Только не тогда, а прошлую ночь! Поняла?!
— Одного я понять не могу, серый, — говорил Ефим, обращаясь к Гаденышу, — какого ты хрена возле людей ошиваешься? Ну, в самом деле?..
Ефим вкусно провел языком по всей длине цигарки, довернул бумажку, придавая ей тугость, и закрутил верхний конец наподобие шильца. Поглядел, довольный, на работу и только после полез за спичками.
— И што характерно, в лес не уходишь… А в лесу, сам понимаешь, дом твой, свобода твоя разная… А? Среди человеков, конешно, тоже бывает… то отобьется который от общего, то обратно примкнет… Но тебе-то — ну, никак в ум не идет, — тебе-то уж чего на нашу породу равняться? Не пристало. У тебя своя программа. У людей опять же своя… По разной тропе мы идем друг дружке навстречу… Отсюда мораль — ты волк… Хотя, конешно, в каждом из нас свой серый сидит… Но в тебе-то уж никак навроде человека не имеется, а? Это
Гаденыш приподнял морду, облизнулся, смахнув иней, и снова вытянул ее, положив на лапы. Он слушал Ефима — это выдавали уши, что нет-нет да и натаращивались, — чутко ловя Ефимовы интонации.
А ранний еще день бил светом, и в каждой снеговинке, прошитой утренним солнцем, казалось, хранился особый свой излучатель — вокруг все искрилось, кололось свежей морозной ясностью. Ефим сидел на очередной березовой кочерыге, которую еще не одолел колуном, и передыхал, попыхивая синим махорочным дымком. Он уже достаточно натрудился с рассвета, накрошив кучу дров, но все не мог оторвать себя от нравящегося ему заделия: спорить с чурбаками, да которые еще посучковатей, Ефим любил и умел.
Вышла на крыльцо Полина, на мгновение ослепилась и плотнее прижала к себе ржавый чугунок, в котором задавала еду волку. Привыкнув, она, не обращая на Ефима внимания, опустилась к Гаденышу, поставила перед ним чугунок, посмотрела на него и опять скрылась в избе. Волк встал, осторожно понюхал воздух, идущий из посудины, заметно затрепыхав ноздрями, сунул неспешно в дымящееся отверстие морду и вдруг жадно зачавкал, приседая в такт глоткам.
— Во-во, — комментировал Ефим, — жрать из посуды обучился… Того и гляди, скоро тебе штаны понадобятся… телогрейка, шапка… И рукавицы. Гаденыш ты, однако, и есть… Ишь жуешь, не жуя.. Конечно, устроился ты неплохо. Завтрак, обед, ужин — красота! Не жись у тебя, малина… А то бы бегай по лесам, хоронись. Обротала тебя баба-то моя… Обротала… Откуда чо только берется? Чем ты ей отплачивать будешь, а?
Гаденыш доискался в чугуне до кости, выудил ее и, просунув между лапами, скрежетнул клыками.
— Скребешь? Ну-ну, скреби… А вот кто нам посля кости таскать станет? Не знаешь?
Гаденыш обернулся к Ефиму и коротко стрельнул в него глазом. Ефим, поплевав на ладони, взял колун, выбрал на чурбаке одному ему понятную точку и с размаху, с кехом всадил в нее инструмент Чурбак отозвался стеклянным скрипом и лопнул.
— Вот, брат, учись. Главное — во всем точка… Попадешь в ее, все развалишь. Кто-то в мою точку точно угадал…
Ефим снова взмахнул колуном и дальше уже воевал с дровами долго, с наслаждением, пока не запотело его сухое, с редкими рябинами лицо. Гаденыш тем временем начисто высушил чугунку, и она, схваченная холодом, несколько раз зацепила его за язык. Под конец волк обозлился и откатил посудину толчком лапы. Теперь он лежал сытый, с разбухшим животом.
Закончив колоть дрова, Ефим стаскал их в поленницу и, довольный, подошел к крыльцу.
— Ну вот. Дело сделано. А теперь ты меня послушай. Я пока махал колуном, чего надумал. Дед Парфен сказал мне, што на Перехвате твои племяши разгулялись. Так вот — а почему бы нам с тобой, Гаденыш, в кантракт не вступить, то исть не сходить к ним нынче в гости? Глядишь, и с грошами будем. За вашего брата еще хорошо плотят. Как ты на это, а? Раз уж ты зачеловеченный такой, значит, пособляй человеку. Там и проверим друг дружку, кто и чего стоит… Годится? Ну, тогда я пошел волчью дробь катать… Знаешь, што это за штука? Счас узнаешь…