Избранное
Шрифт:
И если дело обстоит таким вот образом и мы, современные люди, пересматриваем [труды] вышеуказанных мужей, как философов, так и святых, и знаем, что любое добавление и умножение мудрости, ими сделанное, достойно всяческого одобрения, хотя во многом другом им [чего-то] недоставало или же, [напротив], имелись излишества, и кое в чем они должны быть подправлены, а в ином — необходимы пояснения, то нам ясно, что те, кто в различные времена противодействовал свидетельствам истины и пользы, которые были предъявлены этими вышеуказанными мужами, чрезвычайно заблуждались и были в этом смысле крайне порочны; но они делали эго из-за выпячивания [собственного] знания и из-за [своего] невежества. Следовательно, мы должны применить тот самый аргумент к самим себе, чтобы тогда, когда мы отвергаем и поносим то, чего не знаем, мы понимали, что это происходит из-за защиты собственного невежества, чтобы выше вознести то малое, что нам известно…
Глава Х
Здесь надо различить две вещи, а именно похвальбу самонадеянным знанием и бесплодное оправдание невежества. Касательно первого мы должны указать, что поскольку истины Бога и творения неисчислимы и в какой угодно из них имеется бессчетное количество степеней, то надлежит, чтобы всякий знал немногое, а потому никто не должен похваляться множественностью познанного. И поскольку наш разум
И куда меньше то, во что мы верим, чем то, чего мы не знаем. Например, тайны Бога и вечной жизни, которые в той или иной степени узрел апостол, когда он был восхищен на третье небо, не зная, в теле или вне тела, и которые таковы, что людям не позволено говорить о них [94] . И, равным образом, в отношении тварных вещей: несомненно, вследствие великой слабости нашего разума человек никогда не познает что-либо с абсолютной достоверностью, пока не узрит Бога лицом к лицу [95] . И даже если бы человек в этом смертном состоянии жил бессчетное число веков, он никогда не достиг бы совершенства мудрости в отношении количества познаваемого и достоверности познания. Ибо нет никого столь искушенного в природе вещей, кто бы достоверно знал все истины о природе и особенностях одной лишь мухи, и знал, каковы особые причины ее цвета, почему она имеет столько-то ног, а не больше и не меньше, и высказал бы познание относительно ее [отдельных] членов. Итак, человеку в этой жизни невозможно достичь совершенной мудрости, и крайне сложно достичь совершенства истины, и он склонен и расположен ко всяким ошибкам и пустым вещам. А потому человеку не следует восхвалять себя из-за своей мудрости и никто не должен возвеличивать и превозносить то, что он знает. Ибо таковое незначительно и малоценно по сравнению с тем, чего он не понимает, но во что верит, И куда меньше по сравнению с тем, чего он не знает. И поскольку сравнительно с тем, что человек знает, сохраняется бесчисленное множество того, что ему неведомо (и оно, без сомнения более значительное, благое и прекрасное), то безумен тот, кто превозносит себя как мудрого, и еще безумнее тот, кто выставляет свое знание напоказ как некое чудо и стремится распространить его….
94
Ср.2 Кор 12, 4.
95
Т. е. пока не обретет непосредственное знание Божественной Сущности, которое будет доступно праведникам в Раю; когда это произойдет, человек обретет совершенное знание обо всех тварных вещах, поскольку будет лицезреть Бога, который знает все.
Глава XI
Второй порок, который мы здесь исследуем, состоит в том, что невежество занимает место убеждения, но когда истина терпит поражение — это нечестие и чистый порок, а потому возрастает уродливость невежества и оно проявляется более отчетливо. Возрастает потому, что [невежество] стремится отдалить мудрость от себя и от других; а проявляется более отчетливо потому, что перед лицом Бога и людей оно [невежество], по суждению всех мудрых, становится очевидным со всей истинностью. Следовательно, поскольку тот, кто судит, обязан обладать знанием причин, то невежественный человек не имеет права судить о тех вещах, которые ему неизвестны. А поэтому, если он высказывает о них утверждения или отрицания, то его ведение не должно приниматься, напротив, ему следует еще более энергично противиться, ибо какое бы высказывание ни было основано на невежестве, оно не имеет силы авторитета. Поэтому даже если бы он [невежда] сказал истину, это было бы неправдоподобно. Ибо, как говорит Сенека в книге Об основных добродетелях, высказывание не имеет никакого веса там, где осуждает тот, кто сам должен быть осужден. Поэтому, когда мудрец из толпы, или истинный мудрец, или хороший человек, или святой утверждает либо отрицает то, чего не знает, а в особенности — оправдывая собственное невежество или являя кажущуюся мудрость, его в этом следует не поддерживать, но опровергать и спорить с ним, хотя бы в ином отношении он и был достоин всяческой похвалы.
Глава XII
И эту причину наших бедствий, наряду с прочими тремя, я особо упомянул для того, чтобы мы знали, что ныне, как и в иные времена, из-за одного только невежества отрицается, отвергается и опровергается много полезнейшего и совершенно необходимого для научных занятий самих по себе и в соотнесении с затронутыми выше четырьмя вещами [96] . И до того, как [я приведу] бесчисленные [примеры этого], которые более широко будут представлены ниже в отдельных разделах [моего труда, соответствующих частям] мудрости, я желаю теперь предпослать некое предварительное введение.
96
Т. е. с устроением Церкви и государства верных, обращением неверных и изгнанием упорствующих в неверии.
Хотя знание языков и математики наиболее необходимо для научной деятельности латинян (что было затронуто выше и будет более подробно] разъяснено в подходящем месте) и оно использовалось святыми людьми и всеми древними мудрецами, мы, современные люди, это знание отрицаем, отвергаем и опровергаем, поскольку не ведаем его и его пользы. Кроме того, если некие мудрецы и святые чем-либо пренебрегали, побежденные человеческой слабостью или же в силу разумных оснований, то мы в настоящее время упрямо и упорно отрицаем и отвергаем таковое, оправдывая наше невежество тем, что этим [знанием] пренебрегали святые и мудрецы, и, не желая признать, что в любом человеке, будь то святой или мудрец, мудрость далеко не совершенна, как ранее было многими способами ясно доказано, как на основании примеров и авторитетных высказываний, так и на основании рациональных аргументов и опыта. Кроме того, мы хотим учесть не только человеческую слабость, но имевшиеся у многих святых и мудрецов разумные основания, исходя из которых, в то время и в тех условиях они обходили вниманием много полезного потому, что люди использовали таковое неправильно,
И мы не только знаем, что они дали нам совет и право поступать именно так, но видим, что они сами утверждали с большой настойчивостью то, что позже пересмотрели с большим смирением. Поэтому в прошлые времена в их [сочинениях] сохранилось сокрытым значительное несовершенство, так что если бы они дожили до наших времен, то исправили бы и изменили многое. Признаком этого, равно как и аргументом в пользу нашего основного положения, является то, что учители более позднего времени внесли заметные изменения в суждения святых и толковали их благочестиво и почтительно в том смысле, который не вытекает из буквального значения. Кроме того, святые крепко спорили друг с другом, остро атаковали и опровергали позиции друг друга, что нам неприятно видеть и что нам весьма удивительно. И это очевидно из писем святых Августина, и Иеронима, и многих других. В самом деле, Иероним сравнивает себя с утомленным быком с тяжелой поступью, имея в виду, что он состарился в трудах, посвященных Писанию [97] , а Августин, который был моложе его, хотя и епископ, отвечал монаху, что поступь старого быка тяжела не потому, что он крепок духом, а потому, что стар телом…
97
См. Hier. Strid, Epist. СII, 2.
И мы можем собрать из книг святых бесчисленное множество таких высказываний (как относящихся к предмету спора, так и связанных со [взаимными] обидами), которые показывают, что в их знаниях многое [было привнесено] человеческой слабостью, из-за которой они утверждали то, что не должны были бы утверждать. Но ясно, что они делали это не на основании точного знания; следовательно, [на основании] кажущегося и выносили заключения в соответствии с ним.
Глава XIII
Кроме того, святые отвергали многое не только в силу несовершенства, присущего всем смертным (и нам не стоит упорно следовать за ними в этом, а скорее напротив, благочестиво и почтительно толковать их слова согласно законам истины к их вящей чести), но отрицали многое и на основании определенных причин. Одна из них заключается в том, что [многие философские книги] не были переведены на латынь и никем из латинян не написаны, поэтому неудивительно, если святые не понимали их ценности. Все учители имели на руках книги Платона, поскольку они были переведены, а книги Аристотеля к тому времени переведены не были. Ибо Августин был первым переводчиком и толкователем Аристотеля, но это относится только к самому первому и самому незначительному из его малых сочинений, а именно, к Категориям [98] . И философию Аристотеля в те времена не знали ни греки, ни арабы (что уже было затронуто ранее). И поэтому святые, как и другие [авторы], пренебрегали философией Аристотеля и восхваляли Платона. И поскольку они знали, что Аристотель критиковал суждения платоников, они во многом его отвергали и называли его собирателем ересей, как Августин говорит в книге О Граде Божием, что «он еще при жизни своего учителя Платона привлек многих к своему еретическому учению» [99] . Однако известно, что, по свидетельству всех философов, Платон не идет ни в какое сравнение с Аристотелем. Если бы, следовательно, святые были знакомы с его философией, то они, несомненно, использовали бы ее и поставили выше [философии Платона], ибо не стали бы отрицать очевидную истину и принижать высшее ради более низкого. Да и Августин, который сам перевел Категории с греческого на латынь для своего сына, больше хвалил Аристотеля за эту малость, нежели мы — за большую часть его мудрости. Ибо он говорит во введении [к своему переводу], что «поскольку о всяком знании и науке трактуется только с помощью речи, но, тем не менее, о мой сын, нигде нельзя найти ни одного серьезного автора, который пожелал бы составить трактат о происхождении и начале самой речи, то удивительно прилежание Аристотеля, который, стремясь рассуждать обо всем, начал с исследования самой [речи], сознавая, что это исследование упущено большинством [философов] и [при этом] всем необходимо». И в конце он говорит. «Это есть то, мой дражайший сын, что я ради твоей пользы в непрестанных трудах перевел с греческого на латынь, для того, именно, чтобы ты также благодаря этому получил от меня благой плод образования». И Алкуин [100] , один из толкователей Священного Писания и учитель Карла Великого, весьма хвалил этот перевод Категорий, сделанный Августином, и украсил его стихотворным прологом с такими словами:
98
На самом деле перевод Категорий Аристотеля, традиционно приписывавшийся Августину, осуществлен неизвестным автором. Сам Августин греческий знал плохо и читал Категории в латинском переводе.
99
August., De civ. Dei, VIII, 12.
100
Алкуин (730–804) — философ и богослов, советник Карла Великого, видный деятель Каролингского Возрождения; с 796 — аббат монастыря в Туре. Известен своими сочинениями по наукам тривия (логике, грамматике и риторике), а также трактатами О вере в Троицу и О понятии души.
101
Фрагментами дан в переводе В.В. Петрова («Философия природы в Античности и в Средние века», М., 2000, с. 579).