Избранное
Шрифт:
Его ученики расположились на некотором расстоянии позади него. Преклонив колени, они четыре раза поклонились в сторону востока.
— Учитель, — снова начал Буалем, — я помню все ваши наставления. Вы часто говорили нам: шагайте в ногу с веком! Не отдавайте мир в руки безбожников. Так вот, следует ли мне присоединиться к каравану, который отправляется в Сахару, чтобы наблюдать за нечестивцами?
— Разве тот, кто следует по пути, указанному всевышним, нуждается в том, чтобы его подталкивали? Ты должен все видеть, все замечать, быть вездесущим. Это твой джихад [96] на сегодняшний день.
96
Война
— Я буду помнить об этом.
— Но главное — в другом!
Джамель повернулся к своим ученикам:
— Подойдите ближе! Брат Буалем направляется в места, подобные тем, где последнему из пророков явилось откровение. Кто знает, быть может, всевышний нарочно посылает его туда? Кто ведает, не установил ли создатель некую тайную связь между пустыней и верой: возможно, для того, чтобы открылась истина, необходима полнейшая пустота и отрешенность. В пустыне же ни одно из злонамеренных ухищрений сатаны не может встать между людьми и всевышним. Из пустыни брат Буалем вернется, проникнувшись видениями тех благословенных времен, когда людям была ведома истина. Мы с нетерпением будем ждать его.
В резном канделябре медленно угасала свеча. На стене, как раз под именем аллаха, золотыми буквами сиявшим на фоне черного бархата, вырисовывались тени учеников, почтительно склонившихся к учителю. Вспыхнул последний язычок пламени, и фитиль с шипением погрузился в расплавившийся воск. В безмолвной тишине, окутавшей их, словно божественный покров, ученики слушали все более взволнованный голос учителя и трепетное биение своих сердец.
— Возблагодарим творца, — говорил учитель. — Но помни, Буалем, люди, к которым ты идешь, очень бедны.
— Аллах наделяет, кого пожелает, без счета, — сказал Буалем.
— Они отличаются смирением.
— Аллах кроток к рабам.
Все ученики знали эту строку.
— Большинство из них невежественны.
— Один аллах всеведущ.
— Не презирай их за это, они последние праведники.
В голосе учителя появилась сосредоточенность.
— Счастливы будут праведники, когда придут последние времена… благословенны те, кто принесет великую клятву. Кто хочет начать?
В кромешной темноте все устремились к нему в едином порыве.
— Зажгите свечи, — сказал учитель.
Они приблизились к нему почти вплотную.
— Клянусь, — молвил Каирец.
Все вторили вслед за ним:
— Клянемся.
— Близок час, — продолжал учитель.
— Близок час…
— Праведность очистит от скверны.
Они поднялись и, плечо к плечу, тесным кольцом окружили учителя. Взгляд Джамеля устремился сквозь окно, которое они вновь открыли, к черной зияющей пустоте, где должно было находиться море. И так как они повторяли одни и те же слова, у них выработался свой особый ритм:
— Мы клянемся…
— Клянемся…
— Вести джихад, как в достославные времена.
— Вести джихад…
— На пути, предначертанном господом миров.
— На его пути…
— Если надо, железом.
— Железом, ядом, тюрьмой, насилием и смертью.
Учитель снова сел. Ученики опять окружили его.
— Учитель, — сказал Буалем, — мне пора идти.
Он уже переступил порог, когда учитель остановил его:
— Помни… Она — неверная… и к тому же — женщина. А женщины — это самое большое искушение, посланное сатаной, который был самым красивым из ангелов.
Джамель помолчал немного.
— Кто с вами еще едет?
— Суад, она из числа твоих приверженцев; Серж, так называемый специалист по нефти, коммунист, который непрестанно насмехается над Христом — наверняка для того, чтобы побудить мусульман так же относиться к своему пророку; Мурад, тоже атеист.
— И берберист [97] , — добавил Каирец.
Учитель вовсе не был уверен, что кое-кто из его учеников сумеет
97
Берберы — мусульманские народности Северной Африки, Центрального и Западного Судана.
Он рьяно предавался благочестию. Добродетель ему грезилась беспощадной, омытой кровью, кровью других, но если потребуется, то и его собственной. Он ненавидел жизнь, ибо в ее лоне зарождаются и произрастают желания. Идеалом для Буалема была бескрайняя выжженная пустыня. Однако он не желал быть добродетельным в одиночку. Буалем жаждал смерти, но хотел умереть вместе с другими, всем миром: пускай погибнут люди, собаки, весна, камни на дороге. Воинствующая смерть — вот к чему он стремился: убивают же себя японцы, дабы не уронить своего достоинства. И хотя Буалем никогда не признавался себе в этом открыто, в глубине души он жаждал конца света, возникшего в силу недоразумения средь ледяной чистоты небытия. Чтение Корана и уроки учителя — это было единственное его наслаждение, в котором пока еще он себе не отказывал.
Вот почему он возненавидел Амалию с первого взгляда, сразу же, как только увидел ее в редакции. Она была красива. Она была назареянкой и принадлежала к тем безумцам, что дарят господу сподвижников. Француженка, она чувствовала себя свободно и двигалась с гораздо большей непринужденностью, чем он у себя в собственной стране. Она была средоточием тех темных сил, что населяли его кошмары.
Ибо главное, что раздражало Буалема в этом мире, была красота. Разве не говорил учитель, что из всех искушений, уготованных лукавым, это было самым коварным? Буалем был женат. Он никогда не задавался лишними вопросами до того дня, когда очутился в Алжире. И что же он там увидел? Голые ноги девушек, их бесстыдно торчащие груди, а их смех… Вначале он ходил, не поднимая глаз, глядя прямо перед собой в землю, внутри у него все горело (от негодования, тешил он себя). Но вот однажды вечером, во время урока у Гима, один из учеников рьяно выступил против этих соблазнов, смущавших верующих и пробуждавших у них желания, которые следует обуздывать. Та горячность, с какой он говорил, заставила их понять всю глубину зла, общего для всех, которое мучило каждого из них ночами, и потому все они почувствовали огромное облегчение. Ведь до той минуты каждый считал, что он один обречен на погибель!
То, что они оказались не в одиночестве, преисполнило их исступленного усердия. Все вместе они принялись отыскивать средство, которое заставило бы исчезнуть с глаз долой это кощунственное оскорбление всевышнего, коим являлась девичья красота. Они размечтались об острых лезвиях, прикрепленных к концу оливковых палок, о черном покрывале, которое укроет нескромниц от самой макушки до пят, о специальной полицейской службе, о железных законах. В конечном счете они единодушно сошлись на черной краске, которой следует выкрасить им ноги. Передышка оказалась краткой, а средство обманчивым. Дело кончилось тем, что новоявленные маляры вошли во вкус и стали получать нездоровое удовольствие, прохаживаясь кистью по гладкой коже. К тому же, став черными, ноги девушек не утратили свою красоту, и деготь вместо того, чтобы погасить желание, лишь разжигал его.