Избранное
Шрифт:
— Непьющий сам-то? — спросила она потом. — Смотри, всю одежонку на барахолку перетащит!
— Да нет, этого не замечала…
С лестницы Варвара спускалась бегом, как будто Увадьев мог застигнуть её посреди такого срама. Негодование подхлестнуло её неутолимую ярость; по мере того как старела, в ней всё больше пробуждалась мать. Теперь хотелось бы ей потрогать того невероятного удальца, на которого можно было променять её Ивана; уж она-то разыскала бы на нём старыми своими глазами такие пороки, каких не усмотрели молодые. «Наверно, этакой хухлик в пенснях. Они, такие-то, пенснястых любят…» Вторая мысль была злее: «Своё к своему котится. Не там искали! Что ей в Иване… он и обнять-то толком не сумеет, по-благородному, чтоб и щекотно, и заманчиво, и кружева
За обедом она ухаживала за ним, почти заискивала. Сын спросил:
— Напроказила чего-нибудь?
— Тарелку разбухала. Больно некрепкие нонче делают. Разорила тебя на полтинничек.
— Ладно, за тобой будет, — усмехнулся сын.
С утра не оставляло его благодушное, поскольку это было ему доступно, настроение; драка с плывунами обещала закончиться успешно. Четвёртый, шестидюймовый насос, работая с вечера, помог углубиться сразу на целый метр. Теперь Увадьев мог спокойно пробиваться вперёд; с тылу его защищали Жеглов и мать.
— Вань… — запинаясь, позвала она минутой позже.
— Слушаю, — оторвался он от газеты.
— Вань, ты в этот… ну, в микроскоп глядел?
— Чего-о? — Он даже отложил газету. — В микроскоп? Доводилось.
— А смотрел… волоконце-то ихнее смотрел аль нет?
— Смотрел, ну?.. зачем тебе?
— Может, нашим-то глазам и вовек того не увидеть, что ихние видят? Она, поди, с детства в него глядела, навыкла…
— Кто это?
— Да инженерша-то твоя!
— Где ты её видала?
— Где!.. а на улице. Увидала она меня, узнала, повела чай пить…
Увадьев нахмурился:
— Не путай, Варвара.
— Истинный бог!.. приветливая бабочка. Кушай, говорит, мармелад, а меня от мармеладу-то, сам знаешь, с души воротит. Уж я вертелась-вертелась… Ну, не хошь, говорит, мармеладу, садись в микроскоп глядеть!.. Да пусти ты меня, Ванька, чего за плечи держишь. Не держи, всё равно сбегу! Думаешь, посадил за стол, щами накормил да и владай Варварой?
— Никуда ты, мать, не сбежишь: поздно тебе. Поздно, попадали твои яблочки…
— А не дразнись: сбегу! — И опять было приятно сыну глядеть на неё, как на огромный мешок, полный спелого и звучного зерна. «Эх, сколько ещё в тебе, мать, нерождённых большевиков!» — Я и босая от тебя уйду!
— Куда, старуха, в собес?.. на пятнадцать рублей?
— Посуду в кабаках мыть буду, в сиделки пойду! — Она не докричала до конца, а присела возле и погладила его по руке. — Вань, а Вань…
— Ну, утихомирилась?
— Вань, а ведь она замуж выходит.
Он понял сразу, он схватил её за руку, и по тому, с какой силой вдавались в неё увадьевские пальцы, она узнала всю меру его влеченья к рыжей девушке.
— За кого же это?
— …Володей называла.
Увадьев промолчал, потом снова взялся за газету: начатая статья не проникала в сознанье. Ему
— Бураго, есть дело.
— Добрый вечер!
— Что вы делаете сейчас?
— По радио передают Грига. Хотите слушать?.. приходите.
— Это что-нибудь военное? — переспросил Увадьев.
— Нет, война — это криг по-немецки, а Григ — это музыка.
— Я приду… погодите одну минуту! — Он выдвинул ящик из-под койки и, не глядя, пошарил в нём рукой. — Я думал — финики оставались, но таковых обнаружить не удалось. Приду так…
Бураго жил не один, а с ним котёнок; одно время инженер приручивал сыча с перебитой ногой; оставаясь наедине, он смотрелся в сыча, как в зеркало; тот погиб от табачного дыма. Когда Увадьев вошёл, Бураго играл сам с собою в шахматы. Рыжий клубок шерсти мурлыкал в его коленях. Увадьев скинул полушубок у двери, и оттого, что говорить не хотелось, они стали играть в шашки; Увадьев, тугодум, не испытывал склонности к шахматам. Три партии подряд закончились вничью: в простом Увадьев чувствовал себя крепко… В комнате бравурно звучал марш троллей, и, если закрыть глаза, представлялась пасмурная долина, заросшая хлопьями белых, без запаха, ещё не описанных в душевной ботанике цветов.
— Это Пер-Гинт, — важно буркнул Бураго и передвинул шашку, образуя боевой треугольник на правом своём фланге. — Слушайте о мечтателе Пер-Гинте, Увадьев! Это полезно и вам… — Он высоко приподнял котёнка за шею и заглянул ему в сонливые щёлки зрачков. — Кошачьи сны, наверно, всё об одном. Этакая лужа сливок размером с Каспий и рядом пушистая дама с великолепным хвостом. Ваш ход!
— Ему рано о даме, ему пока о говядине, — сказал Увадьев, повторяя манёвр Бураго. — А вы правы… запахло свадьбой. Своим выбором она показала, что есть ещё и моложе нас, Бураго.
— Да, у него всё благополучно… и мировоззрение его гладко и красиво, почти как романс: второе поколенье, Увадьев! — Так они бранились, обойдённые выбором.
Телефонный разговор между ними происходил в начале восьмого, и аппарат действовал исправно, а в восемь на квартиру главного инженера примчался один из плотников и сообщил, что Фаворов много раз кряду вызывал квартиру Бураго, и все попытки его остались безуспешными. На водонасосной произошла неприятность, требовавшая присутствия главного инженера. Партия в шашки так и осталась неоконченной.
В пустой комнате длилось меланхолическое и торжественное повествование о гибели мечтателя Гинта. Единственным слушателем его был рыжий котёнок; выгибая спину, он бродил между раскиданных по полу шашек и недоуменно косился на неплотно притворенную дверь, из-под которой пушисто сочился холод.
…Несчастье произошло на исходе восьмого часа, когда вступала вторая смена. Работа велась в водозаборном колодце, на том именно уровне, откуда начинался подводящий канал в направлении реки. В штольне не было никого, сопели лишь насосы. Дело началось с того, что случайным камнем пробило храповик новой машины — железную фильтровальную сетку на конце заборной трубы. Производитель работ, инженер Фаворов, который и ночевал тут же в водонасосной, даже сквозь сон проверяя на слух мерное журчанье центробегов, первым обнаружил поломку. В пустующую шахту немедленно были спущены люди заменить храповик, и тут-то был обнаружен небольшой прогиб шпунтовой сваи. Прогибы случались и прежде, — для того и существовало плотничье дежурство, чтоб своевременно ставить предохранительные крепи и подкосы. Прогибы не были опасны; вся шахта стояла в распорках, и, может быть, ничего бы не произошло, если бы предыдущая смена не вынула одну из них, в особенности затруднявшую движенья землекопов.