Избранное
Шрифт:
Фёдор(угрюмо). Та-ак… А Статнов Пётр?
Аниска. Этот с первочасья в леса ушёл. В баньке попарился напоследок и баньку спалил. И парнишку увёл с собой, из шестого класса. Прошкой звать.
Фёдор улыбнулся на её певучие интонации. Аниска сердится.
А ты чево смеёшься, путешественник?
Фёдор. Так, смотрю на тебя: смешная. Кабы все люди такие были!
Ольга ,
Демидьевна. Не лай отца-то. Дай ему покричать на себя, непоклонный.
Фёдор отходит к окну. Входит Таланов — маленький, бритый, стремительный. Кажется, он не знает о возвращении сына.
Таланов. Обедать не буду. Чаю в кабинет, погуще. Демидьевна, пришей же мне, милочка, вешалку наконец. Третий день прошу. (Заметив сына и тоном, точно видел его ещё вчера.) А, Фёдор… вернулся в отчий дом? Отлично.
Фёдор собирается ответить — ему мешает глухой, мучительный кашель. Склонив голову набок, Таланов почти профессионально слушает и ждёт окончания припадка.
Отли-ично...
Демидьевна унесла шубу, Фёдор спрятал платок.
Давно в городе?
Фёдор. Вчера. (И заученно, точно заготовил раньше.) Я доставил тебе с матерью неприятности. Извини.
Таланов. Мы тоже виноваты, Фёдор. Ты был первенец. Мы слишком берегли тебя от несчастий... и ты решил, что всё только для тебя в этом мире.
Фёдор покривился при этом.
Эта женщина... умерла?
Фёдор. Нет. Я хотел и себя, но не успел.
Таланов. За что же ты её... так?
Фёдор. Я любил её. Зря.
Таланов. А теперь?
Фёдор молчит.
Приехал отдохнуть? Что ж, поживи, осмотрись.
Фёдор. Спасибо, нет. Все будут смотреть, учить. Я пришёл к тебе на приём, как к врачу.
Таланов. Отлично... Только, брат, я вечерами плохо видеть стал. Садись к свету, хочу рассмотреть тебя.
Послушно и даже приподняв
Фёдор. Ну, поставил... диагноз?
Таланов. Да. Кашель твой мне не нравится… и этот глянцауген, и руки твои — влажные, горячие.
Фёдор. Это всё пустяки. Я другое имел в виду.
Таланов. И другое. Ты растерян. Резкость твоя от смущения. И эти усики тоже. Ты ищешь выхода. Это уже хорошо. (Так говорят с провинившимся ребёнком.) Оглянись, Федя. Горе-то какое ползёт на нашу землю. Многострадальная русская баба плачет у лесного огнища... и детишечки при ней, пропахшие дымом пожарищ, который никогда не выветрится с их душ. Знаешь, сколько этих подбитых цыпляток прошло через мои руки? Вчера, например… (Он махнул рукой.) Э, боль и гнев туманят голову, боль и гнев. А болезнь твоя излечимая, Фёдор.
Фёдор. Тем лучше. Садись, сочиняй рецепт.
Таланов. Он уже написан, Фёдор. Это — справедливость к людям.
Подобие стона срывается с губ Фёдора.
Фёдор. Справедливость? (Возгораясь тёмным огоньком.) А к тебе, к тебе самому справедливы они, которых ты лечил тридцать лет? Это ты первый, ещё до знаменитостей, стал делать операции на сердце. Это ты, на свои кровные копейки, зачинал поликлинику. Это ты стал принадлежностью города, коммунальным инвентарём, как его пожарная труба…
Таланов(слушая с полузакрытыми глазами). Отлично сказано, продолжай.
Фёдор. И вот нибелунги движутся на восток, ломая всё. Людишки бегут, людишки отрезы вывозят и тёток глухонемых. Так что же они тебя-то забыли, старый лекарь, а? Выдь, встань на перекрёстке, ухватись за сундук с чужим барахлом: авось, подсадят. (И вновь зашёлся в кашле.) Э, всё клокочет там… и горит, горит.
Таланов. Не то плохо, что горит, а что дурной огонь тебя сжигает.
Ольга приоткрыла дверь.
Не мешай нам, Ольга.
Ольга. Папа, извини… там Колесников приехал. Ему непременно нужно видеть тебя.
Таланов(с досадой). Да, он звонил мне в поликлинику. Проси. (Сыну.) У меня с ним минутный разговор. Ты покури в уголке.
Фёдор. Мне не хотелось бы встречаться с ним. Чёрный ход у вас не забит?