Избранное
Шрифт:
Татаров. ...и я. Пойдём, пойдём... я им покажу, я им покажу, сволочам, как наши умирают. (Фёдору.) Ты на плечо мне опирайся, Андрей. Плечи-то у меня пока здоровые.
Фёдор. Ничего, я сам. (Ольге.) Если увидишь мать, объясни ей... я не был пьян в ту ночь, накануне. Я просто не спал тогда две ночи, негде было...
Солдаты окружают их и уводят. Последним покидает подвал Мосальский.
Ольга.
Мосальский наклонил голову.
Здесь есть беременные.
Мосальский (поморщившись от слова). Верёвка выдержит, мадмуазель.
Ольга (упавшим голосом) ... и дети!
Мосальский. Вы задерживаете меня, мадмуазель. (Прокофию.) Сколько тебе лет, Статнов?
Прокофий (с вызовом). Семнадцать.
Иронически поклонившись, Мосальский уходит. Уже по своему почину Прокофий поднимается по ящикам к окну.
Народу сколько нагна-али...
Он вынул тряпку из пробоины в окне. Ветерок пахнул в лицо его горсткой снега. Снова пальба зениток.
Дедушка, а что... Сталин большого росту?
Старик молчит, он слушает гул наверху.
Ольга. Где ты, отец, Сталина видел?
Старик. Так, по сельскому хозяйству видались. Диковинку я одну вырастил... (Точно видя заново.) Залища просто-орная была, и нас поболе тыщи. А пустынно вроде и как-то каменно. И вошёл один человек, и враз местечка лишнего не стало. Тесно стало и пламенно.
Мальчик отвернулся от окна. Всё затихло. Слышен дважды повторённый на площади возглас: «Сталин, Сталин!» Голос замирает на полуслове.
А росту он будет вполне обыкновенного.
Залпы зениток ближе и громче.
Салют, что ль, заместо барабанов дают?
Прокофий (вцепившись в решетку). Дедушка, парашуты, парашуты. В небе тесно стало, дедушка!
Он соскочил, уткнулся в колени старика, и всё, что скопилось за день, разряжается теперь нестыдными, ребячьими слезами.
Сталин, Сталин пришёл...
Видны бегущие ноги в окне. Смятое полотнище парашюта розовым облаком застилает его на мгновенье. Потом кто-то, вопя:
Колесников. Чужих нет? (Ольге, кивнув на выход.) Встреть мать. (Двум с карабинами.) А ну, пошарьте под корягами. Может, налимишко найдётся.
Двое уходят во тьму соседнего подвала. Женщина беззвучно плачет. Колесников всматривается в лица людей.
Фёдор Таланов... Фёдор!
Все молчат.
Прокофий. Троих наверх увели. Теперь уж и не догонишь.
Из соседнего подвала слышен голос: «Дай сюда фонарика, Андрей Петрович... налима держу. Руку лижет. Тут запасный выход есть».
Колесников. Иду.
Он уходит. Ольга шагнула к пареньку в шинелке, который, засучив рукав, зажал локоть ладонью.
Ольга. У вас кровь, товарищ.
Паренёк (ещё в возбужденьи атаки). Разве убережёшься в этой суматохе!
Ольга наспех рвёт платок для временной перевязки, паренёк шарит глазами по подвалу.
Старик. Аль что потерял, сынок?
Паренёк. Не-е... А как отступали мы в прошлом месяце, пожалел я старичка одного. Сбежал я к нему на обочинку, прижал ко грудкам... «Не горюй, говорю, дедушка... Русские вернутся. Русские всегда возвращаются». И последнюю горбушечку в пазуху ему сунул...
Ольга. Вот и всё пока, только не гните в локте.
Паренёк. И весь месяц я его во снах видал. Подойду — «потерпи, скажу, дедушка... скоро придём. Дай только обозлиться маненько. Ведь русского обозлить — проголодаешься!» А у меня установка такая: слово дал — держись...
Из соседнего подвала, пятясь перед партизаном, выходит в защитной бекешке Фаюнин, потом Колесников.
Колесников. Какой же это налим? Это есть по всем статьям щука. А ещё рыбак!
Паренёк растерянно засматривает в лицо Фаюнина.
Никак, наш-то нашёл своего старичка с обочинки.
Паренёк. А поправился ты, дедушка, с горбушечки-то моей.