Избранное
Шрифт:
— Нужно, — настаивал Дмитрий. — Вдруг отопрется, скажет, что письмо фальшивое. А народ доказательств потребует.
По дороге Дмитрий рассказал Варе о жизни младшего Козлодумова на заводе. Он очень быстро попал в милость к заводскому начальству. В мастерской каждый уголок был занят, а к кладовой нежданно-негаданно прибавили еще комнатенку — неказистую, треугольную, с крохотным оконцем под потолком. Но у комнатки были и свои удобства: по узкой винтовой лестнице можно незаметно выйти прямо во двор.
В мастерской поговаривали, что расширили кладовую для дела, из
Сюда приходили постоянные посетители — мастер, писарь из канцелярии воинского начальника. Захаживал сюда кое-кто из начальства.
Никогда еще Варя не была на заводе. Дмитрий оставил Варю в нише, откуда была хорошо видна разметочная плита. Ничто в мастерской не напоминало о предстоящем суде. По сигналу сирены мостового крана внезапно прекратилось чмоканье трансмиссионных ремней. Рабочие начали стекаться к разметочной плите.
Дальше события развернулись так. Оставив Варю в мастерской, Дмитрий присоединился к группе молодых рабочих, которым было поручено вытащить Козлодумова из кладовой.
«Заходи, угощайся» и сегодня была готова к приему гостей. В круглой печке грелся чугунок с картофелем, были припасены и огурчики и грибы. Геннадий вывесил на дверях записку: «Ушел на склад».
Хозяина выволокли в мастерскую.
— Подсобите-ка, ребята, — обратился Андреев к рабочим. — Ишь, боров, отъелся…
Трое парней схватили Козлодумова. В следующую секунду он уже стоял на разметочной плите, испуганный, раскисший.
Подошли рабочие из соседних мастерских. Те, кто опоздал, забирались на поковки и верстаки. Разметочная плита была своего рода трибуной. Здесь сутки стоял гроб рабочего, убитого во время июльской забастовки, отсюда Тимофей Карпович зачитывал резолюцию с требованиями прибавить жалованье и отменить штрафы.
Толпа молчала. Дмитрий потом говорил Варе, что была минута, когда он даже растерялся, — вдруг распалятся, прибьют мерзавца до смерти. Этого только и нужно охранке — заберет лучших товарищей с завода. Но старый токарь Андреев не хуже его оценил обстановку и действовал решительно, но умно, расчетливо. Он сказал кладовщику:
— Расскажи, о чем перешептывался с начальниками!
— Шапку долой! — крикнули в конце мастерской.
Геннадий покорно сдернул солдатскую папаху.
— Расскажи о прейскуранте «Заходи, угощайся»!
— Ответ держать — это тебе не батькину самогонку распивать!
Гневные голоса неслись по мастерской. Андреев вскочил на табуретку, поднял руку. Толпа притихла. Геннадий понял, что если он и дальше будет молчать, ему несдобровать.
— Братцы! За что?
Рабочие еще громче зашумели. Тогда Андреев вынул письмо, потряс над головой. Сразу стало тихо.
— Вот о чем пишет Орлов. Слушайте: «Мы, солдаты маршевой роты, — я, Федоренко, Корочкин, — век будем помнить кладовщика Геннадия Игнатьевича Козлодумова. Золотой
Сложив письмо и спрятав его в конверт, Андреев спросил:
— Ну что, народ, поблагодарим?
— Давай, кладовщик, начистую. Кому помог попасть на фронт по первой категории? — требовал чей-то бас.
Во всем Геннадий мог признаться рабочим: в том, что за хорошие деньги отец откупил его от солдатчины, в том, что у него в кладовке находился потайной погреб. Одного он не мог признать — что по его доносам заводское начальство лишало рабочих брони, а воинский начальник немедленно отправлял их в маршевые роты.
Толпа расступилась, из задних рядов вытолкали поручика с напомаженной до блеска головой. Одергивая китель, пугливо озираясь, он жался к плите, ошеломленный тем, что происходит в мастерской.
— Не отрицаю, кладовщик Козлодумов ходил к воинскому начальнику. Как патриот земли русской он не мог молчать. Бунтовщики-шпионы…
Кто-то крикнул:
— На тачку!
И вся мастерская подхватила:
— На тачку!
Поручик отстегнул кнопку на кобуре, но вовремя спохватился: прежде чем он успеет вытащить револьвер, его самого схватят.
— Называй фамилии! — приказал Андреев.
— Сидоров, Орлов, Захарчук, — нехотя перечислял поручик.
— Громче! Чем-чем, а голосом тебя, ваше благородие, бог не обидел! — крикнул Дмитрий.
Двадцать фамилий назвал помощник воинского начальника, двадцать человек, выданных Козлодумовым. Многие уже погибли на фронте. Двое были арестованы месяц назад и находились в пересыльной тюрьме, ожидая отправки в действующую армию или в Сибирь.
Геннадий готов был броситься рабочим в ноги. Только бы жить, жить! Но и на это решиться ему мешала трусость. Он стоял понуро, вобрав голову в плечи, и бормотал «Отче наш».
Рабочие расступились, рослый парень подкатил тачку к разметочной плите и рукой так рубанул Козлодумова под колени, что тот ничком грохнулся в тачку.
Он лежал, уткнувшись лицом в вонючее днище, но тачка не трогалась. Все чего-то ждали. У пресса, напоминающего балдахин, кто-то поднял бумажный куль. Куль поплыл над головами к разметочной плите. Несколько человек разом рванулись вперед, разодрали бумагу, и густая красно-оранжевая завеса на миг скрыла доносчика и тачку.
— Встань, — приказал Дмитрий.
Медленно, с опаской поднимался Козлодумов — жалкая фигура, обсыпанная суриком.
— Дегтю!
— Перьев!
Рабочие могли простить человеку многое, но только не предательство. Дело могло дойти до убийства. Андреев подал знак. Здоровенный парень лихо покатил тачку по главному проходу. Козлодумова вывезли на Арсенальную набережную и вывалили в кучу мусора…
Расправа с Распутиным сильно напугала Романовых. Пехотный полк, в котором служил Тимофей Карпович, неожиданно сняли с фронта и в классных вагонах привезли в Царское Село. А через сутки был отдан новый приказ — двум батальонам расположиться в Петропавловской крепости, третьему — в казармах гренадерского полка.